RSS

Информационный сайт JohnnyBeGood

{mainv}
Глава VII Очередной исполком
Алхимов прилетел в Париж утром, устроился в небольшом, довольно скромном отеле в двух шагах от Больших бульваров и отправился гулять по городу. Заседание исполкома начиналось лишь завтра.
На аэродром его отвезла Тамара. Это стало традицией. Куда бы он ни улетал, Тамара, даже если в это время они были в ссоре, заезжала за ним на своем «Москвиче» и отвозила на аэродром, Алхимов шутил, что, когда наступает час спортивных поединков, смолкает звон оружия.
Тамара презрительно фыркала, услышав заезженную шутку, но радовалась, как и он, что есть предлог помириться. Их отношения тянулись давно и никому, в том числе, наверное, и им самим, не были понятны.
Врач по специальности, Тамара работала в научно-исследовательском институте физической культуры.
У нее самой был в свое время первый разряд по прыжкам в воду.
Алхимов не интересовался ее возрастом. «На полпути от тридцати к сорока,— как-то сказала она,— дальше, чем на полпути». Но выглядела она молодо и казалась бы еще моложе, если бы не держалась подчеркнуто строго. Редко улыбалась, тихо говорила, любила темные тона.
Они познакомились года два назад на каком-то симпозиуме, оказались в одной рабочей группе, подружились, начали встречаться и сами не заметили, как стали близки. Никто из них ни разу не сказал другому «люблю», не позволил себе спрашивать о личной жизни другого, а тем более хоть как-то распоряжаться этой личной жизнью. Они встречались раза два-три в неделю, бывали в театрах, на выставках, у ограниченного круга близких друзей, иногда он оставался ночевать у Тамары.
Евгения Ивановна, сначала живо заинтересовавшаяся новой подругой сына, обрадовалась: «Хорошая девочка, серьезная, вот бы вам с ней, Сережа...»
Но непонятный для нее характер отношений Тамары и сына постепенно насторожил ее, потом разочаровал и, наконец, подвергся с ее стороны молчаливому осуждению. Она делала вид, что Тамара не существует, тем более что к Алхимову та заходила очень редко.
Ссорились Сергей и Тамара часто. У него характер был вспыльчивый, у нее, пожалуй, тоже. Оба
любили самостоятельность, отличались резкостью и неуступчивостью. К счастью, оба были умны и честны. Поэтому неправый, в конечном счете, изыскивал предлог помириться, а правый делал вид, что победы не одержал. Так и тянулась эта связь, доставлявшая обоим много приятных и немало горьких минут. О перспективах ее они не задумывались или делали вид.
Лишь один раз, летом этого года, когда отправились вместе отдыхать в Прибалтику, произошел разговор об их отношениях.
Они лежали на юрмальском пляже, укрывшись от прохладного ветра шатким сооружением из кольев и полотенец и устремив глаза в чистое синее небо.
Ветер доносил, слабый запах хвои.
Глядя на загорелую Тамару, Алхимов улыбнулся:
— А что, Томка! Красивая мы пара! Кто ни пройдет — оборачивается.
И тогда, неожиданно не поддержав шутки, она заметила:
— Пара? Нет, мы с тобой две единицы, вот ты, а вот я.
— Но вместе-то мы пара,— возразил он.
— Ты думаешь?..
— А ты нет?
Она промолчала.
Тогда он приподнялся на локте и спросил уже с вызовом:
— По-твоему, из двух единиц нельзя сделать пару?
— В математике можно.
— А в жизни?
— Ив жизни можно. Только это уж твоя забота.
Теперь промолчал он.
Тамара, легко вскочив на ноги, позвала:
— Пошли в воду.— И побежала к морю.
Алхимов побежал за ней.
Потом они еще долго лежали на пляже, купались в невозможно холодной балтийской воде, сидели на террасе пляжного буфета, попивая пиво с солеными хлебцами.
Все было как обычно — весело, легко, и к разговору этому они больше не возвращались; казалось, Тамара забыла о нем. Но он не забыл. Пришло это на память и сейчас, вдалеке от золотистого юрмальского песка, гудящих высоких сосен и спокойного мелкого моря.
Алхимов понимал, что рано или поздно их отношения должны стать иными или прекратиться, понимал, что Тамара никогда не заговорит об этом первая, а просто уйдет из его жизни без сцен и трагедий, но твердо и окончательно.
Он все понимал, а решиться ни на что не хотел. При его характере это было непривычно, не
приятно, мучительно.
Алхимов вздохнул. Вот приедет на этот раз домой и все решит!
На следующее утро первым, кого он увидел, подходя к дому, где помещалась французская федерация фольклорной борьбы, оказалась Наташа.
Не рассчитав времени, он приехал чуть не за полчаса до начала заседания. Над городом, гонимые
ветром, торопливо плыли рваные облака, то и дело начинал лить дождь, потом затихал и снова начинался.
Алхимов не хотел являться первым, ему казалось, что это будет выглядеть нелепо. Он заскочил в небольшой магазин стандартных цен и некоторое время бесцельно бродил мимо полок, уставленных хозяйственными товарами, дешевыми сумками, посудой, автомобильными принадлежностями... И неожиданно увидел ее.
Наташа стояла под аркой дома напротив, засунув руки в карманы короткого белого дождевика, расставив ноги в черных, сверкающих сапогах выше колен. Она стояла с непокрытой головой, русые волосы блестели от дождевых капель. Она упрямо наклонила голову, прислушиваясь к тому, что ей настойчиво внушал широкоплечий человек в серой шляпе. Алхимову показалось, что Наташа не соглашается со своим собеседником, но почему-то не хочет спорить, а просто упрямо, по-детски надувшись, молчит.
Наконец человек посмотрел на часы, что-то совсем уже резко сказал Наташе и ушел. Она осталась
стоять под аркой, не меняя позы, не глядя вслед уходившему. В какой-то момент тот поправил шляпу, и тогда на мгновение стали видны его волосы огненно-рыжего цвета...
Алхимов нахмурился. Где он видел этого человека?..
Наташа покинула наконец арку и медленно направилась к дому федерации. Алхимов нагнал ее.
— Здравствуйте, Наташа,— сказал он шепотом, беря ее под руку.
Она вырвала руку, обернулась, в глазах отразился страх. Потом лицо ее просияло.
— О господи, как вы меня напугали!
Неожиданно она прильнула к нему. И тут же отстранилась.
— Простите,— сказала тихо.— Вот мы и увиделись снова. Это потому, что я работаю у господина Габермана. Как хорошо, что он не знает иностранных языков и имеет нуждаемость в переводчике. Да?
— Да, конечно.— Алхимов улыбнулся.— А где он сам-то?
— Уже там. Они все уже там,— объяснила Наташа,— просто я выбегала за сигаретами.
— За сигаретами?
— Да, а что? — В глазах ее мелькнула тревога.
— Ничего,— успокоил ее Алхимов,— пойдемте.
Выходит, они тут давно, а я думал, раньше всех приду...
В старинном тесном лифте они поднялись на пятый этаж.
Члены исполкома уже сидели за большим столом, уставленным бутылками воды, стаканами и пепельницами. В комнате горел свет: оба окна выходили в застроенный двор.
До начала заседания было еще целых три минуты, и Алхимов стал обходить стол, здороваясь с
присутствующими.
Первым вопросом, который надлежало рассмотреть исполкому, был Кубок мира.
Его историю Алхимову подробно рассказывал Лукомский.
Кубок придумал Рот. Президент, понимая, что ничто не вечно под луной, что настанет день, когда он в лучшем случае покинет по старости свой пост, а в худшем случае вообще — бренный мир, решил еще при жизни поставить себе памятник. Сначала будут проводить Кубок мира, а потом, по настоятельному предложению очередного конгресса — разумеется, против желания скромного президента,— Кубок получит наименование Кубка Рота. И увековечит его имя.
— Мы-то за,— объяснял Лукомский,— Кубок мира, Рота, Лукомского, черта-дьявола, не в этом дело. Важно, что будет учреждено всемирное, так сказать, состязание, во-первых, интересное само по себе, во-вторых, уж наверняка способствующее пропаганде нашего спорта.
— Ну, так за чем же дело стало? — спросил Алхимов.— Из документов видно, что мы возражаем.
— Возражаем. Верно,— продолжал свои объяснения Лукомский,— потому что в том виде, в каком Рот предлагает проводить этот Кубок, получается полный бред!..
— То есть как бред?
— Рот хочет, чтобы в розыгрыше Кубка участвовали сборные команды континентов! Представляешь картину: сборная Европы против сборной Австралии! Вся встреча — пять минут. Ну, сколько потребуется самому слабому в европейской сборной, чтоб положить первого номера австралийской — пять секунд, десять? Да и несправедливо это: по существу, сильнейшие фольклористы мира пока сосредоточены в Европе. Заметь — пока! Если наступит время и сборные континентов окажутся равноценными,— пожалуйста. Но когда это еще будет!
А сейчас такая формула Кубка сведет на нет всякий интерес к нему, вызовет справедливое недовольство спортсменов и недовольство болельщиков.
— А мы что предлагаем?
— А мы — и не только мы — предлагаем, чтоб Кубок разыгрывали, скажем, четыре или пять сильнейших, команде которые, определяются по предшествующему первенству мира. Логично?
— Логично,— раздумчиво произнес Алхимов.
И вот теперь, изучив досконально вопрос, собрав материал и солидно подготовившись, он излагал аргументы, некогда подсказанные ему Лукомским.
— Кто еще хочет выступить? — спросил Рот. Он сидел, нахмурившись, глядя на бумаги, разложенные перед ним.
Слово взял чех Поспишил. Он поддержал Алхимова.
Больше никто говорить не пожелал. И тогда заговорил сам президент.
— Выступление моего русского коллеги меня немного удивило,— сказал Рот, устремив на Алхимова вопросительный взгляд.— Если я правильно понял, его формула Кубка исключает участие в нем представителей всех континентов, кроме Европы.
Я почему-то думал, что советский представитель против дискриминации...
— Господин Алхимов, господин Поспишил, — взял слово Лундквист,— вы же отлично понимаете, что только при континентальной формуле розыгрыша Кубка в нем смогут участвовать африканские или, скажем, латиноамериканские команды. Иначе Кубок превратится в привилегию европейцев, станет, по существу, чисто европейским мероприятием да и проводиться будет всегда в Европе. Где же пропаганда нашего спорта на других континентах?
— Во-первых, господин Лундквист,— возразил Алхимов,— вы, что же, считаете, что, если африканских или латиноамериканских спортсменов европейские борцы будут в два счета класть на лопатки где-нибудь в Найроби или Лиме, это будет хорошей пропагандой нашего спорта в Африке или Латинской Америке? А, во-вторых, что касается дискриминации, то я действительно против. Во всех видах. Не только расовой, но и спортивной. И не вижу оснований ради малооправданных рекламных целей лишать лучших спортсменов мира возможности бороться за почетный трофей.
Кончилось тем, что обсуждение перенесли на следующее заседание. Ряд вопросов был решен очень быстро: утверждена прибавка к жалованью техническому секретарю в связи с общей инфляцией, утвержден новый образец нагрудного знака для судей международной категории, в список допингов внесено новое (большинству доселе неизвестное) стимулирующее средство, получившее широкое распространение в США.
Президент сообщил, что в январе по приглашению национальных олимпийских комитетов, побывает в Чехословакии, Советском Союзе и Монголии. Затем был устроен перерыв. Оставался один вопрос — ЮАР.
Первым заговорил Алхимов.
—Господин президент,— сказал он и встал, подчеркивая тем самым важность предстоящего заявления,— вы сегодня обвинили меня в том, что я не борюсь против дискриминации. Постараюсь вас разубедить — вновь предлагаю исключить ЮАР из нашей ассоциации. По-моему, ясно, что действия федерации этой страны находятся в кричащем противоречии с нашим уставом.
— А из чего это видно? — неожиданно спросил Лусак.
— Мы имеем письма от спортивных деятелей ЮАР, между прочим, и от белых, от африканских
борцовских клубов этой страны, из которых явствует, что небелых борцов не допускают к соревнованиям национального масштаба, не включают в национальные команды и так далее.
— Да не занимаются у них черные борьбой,— вновь перебил Лусак.
— Не занимались — может быть,— возразил Алхимов.— Действительно, классическая и вольная
борьба там не особенно распространена. Но в фольклорной-то борьбе коренные жители посильней белых. Это же факт.
— Господа, — заговорил Рот,— я тщательно исследовал эту проблему. Мне понятна тревога нашего друга Алхимова. Но, поверьте, нет никаких оснований для беспокойства. Президент федерации борьбы в ЮАР — а у них, как вы знаете, все виды борьбы объединены в одну федерацию — заверил меня, что черное... простите, коренное население не занимается борьбой, никакой, в том числе и фольклорной...
— А вы читали устав этой федерации? — спросил болгарин Дончев.
— При чем тут устав? — Рот пожал плечами.
— Почитайте, почитайте... И потом, почему у них все виды борьбы объединены? — настаивал Дончев.
— Ну, это уж их дело,— недовольно поморщился Рот,— объединены же борьба, бокс, тяжелая атлетика в Италии... Продолжаю. Вы, господин Алхимов, справедливо заметили сегодня, что возражаете против всякой дискриминации, не только расовой, но и спортивной. Я тоже. Почему ради надуманного пункта о включении в национальные команды ЮАР черных, которые не занимаются, как мы все знаем, фольклорной борьбой, нужно исключить из спортивной жизни белых борцов этой страны? Они-то в чем виноваты?
Рот торжествующе посмотрел на Алхимова. Так смотрит боксер, отправивший противника в нокдаун и убежденный, что нокдаун превратится в нокаут.
Все молчали, молчал и Алхимов. Он оценил силу удара.
Неожиданно Дончев предложил:
— Господин президент, надо послать туда представителей исполкома и на месте убедиться. А то
их президент, с которым вы беседовали, мне не внушает большого доверия...
— Так же, как их «спортивные деятели», на которых ссылался Алхимов,— перебил Лусак.— Я согласен — надо создать комиссию. Готов войти в нее.
— Ну что ж,— подхватил Рот,— это правильно...
У нас есть предложение Дончева и Лусака о создании комиссии. Предлагаю их и включить в комиссию. А третьим... третьим... пожалуй, нашего генерального секретаря. Вы не возражаете, Лундквист? Ну, вот и отлично! Пусть комиссия свяжется с Национальной федерацией ЮАР, съездит туда и представит отчет на следующий исполком. Все согласны? Возражений нет? Итак, решено. Последний вопрос — время и место очередного заседания. Предлагаю Алжир, в дни чемпионата мира будущего года, который там состоится.
— Господин Алхимов,— подошел к нему Лусак после заседания,— исполком разъезжается, гостеприимство остается. Завтра я устраиваю в честь президента, вас и Габермана обед на Эйфелевой башне.
Остальные уезжают. Заодно и поговорим.— Он многозначительно сжал Алхимову локоть.
Верный себе, Алхимов дошел до отеля пешком и лег спать. А в пять часов утра его разбудил телефонный звонок.
Звонила Тамара.
— Спишь, небось,— сказала она ясным, четким голосом, словно говорила из соседней комнаты.—
Прости, другого часа не давали, у нас семь, у тебя пять.
— Молодец,— стараясь сделать вид, что проснулся, преувеличенно бодро закричал в трубку Алхимов,— считать умеешь! У вас семь, у нас пять.
— Как дела? — спросила Тамара светским тоном.
— Отлично. Деловая программа закончена. Культурно провожу время.
— Правильно.— Она помолчала. — Когда обратно?
— В пятницу. Ты встретишь?
— Не задерживайся, Сережа! — Теперь она говорила очень тихо, он еле слышал ее, или это что-то на линии?
— Алло! Алло! — кричал он.— В пятницу буду.
Что-нибудь случилось? Тебя плохо слышно.
— Ничего не случилось,— снова прозвучал ее близкий, четкий голос.— Давай скорей приезжай,— она опять помолчала,— а то случится.
— В чем дело, Тамара? Что ты говоришь? Повторяю, буду в пятницу. Ты встретишь?
— Встречу, встречу, не беспокойся! И вообще не обращай внимания. У меня хандра. Ты мне нужен, вот и валяю дурака.
— Три минуты,— раздался безликий, металлический голос телефонистки, — заканчивайте разговор!
И, как всегда бывает в таких случаях, они оба заговорили сразу, перебивая друг друга, спеша. По
том в трубке щелкнуло, и наступила тишина. Алхимов посмотрел на часы — пятнадцать минут шестого.
Звонок расстроил его. Странно как-то говорила Тамара. Не похоже на нее. Что там произошло? Он вдруг остро почувствовал, как ему не хватает Тамары. С ее невозмутимостью, даже сухостью, в одни минуты, с ее легкой насмешливостью, весельем — в другие, с безудержной, всегда радостно удивлявшей его страстью — в третьи, столь редкие...
Он понял, что больше не заснет. Очень медленно встал, сделал зарядку, принял душ, побрился. Спустился вниз, где уже вкусно пахло кофе. Позавтракал в одиночестве, перекинувшись парой фраз с ночным портье.
...Обед состоялся в знаменитом ресторане на первом этаже Эйфелевой башни. Никто не спешил, как, впрочем, и официанты. Лусак расхваливал вина, блюда, Париж, мудрость Рота, характер Габермана, эрудицию Алхимова, красоту Наташи.
Рот наклонился к Алхимову и стал жаловаться на тяжелые обязанности президента. Потом перешли к последнему заседанию, заговорили о Кубке мира, о ЮАР, приводили вновь и вновь каждый свои аргументы.
Неожиданно Рот сказал:
— Но, дорогой Алхимов, нельзя же всегда оказываться правым: это не дано ни вам, ни мне. Так
стоит ли спорить без конца? Знаете, в древние века существовал хороший обычай: сходились две армии, а дрались только их вожди. Сбросил я вас с седла — моя армия победила, вы меня — победила ваша. И кровопролития меньше, и время зря не надо тратить.
— Обычай удобный,— усмехнулся Алхимов,— только вот насколько он отражал объективную правоту сторон?
— Ну, знаете,— в свою очередь, усмехнулся Рот,— объективная правота всегда относительна.
— Вы так думаете? — Алхимов иронически посмотрел на своего собеседника.
— Уверен. Да не в этом дело...— Рот вдруг стал серьезным.— Знаете, чем окончится миссия наших коллег в ЮАР, что они предложат исполкому?
— Надеюсь, предложат исключить ЮАР из АЛФИ.
— Возможно... а возможно, и нет. Но я берусь предсказать их ответ со стопроцентной точностью...— Рот налил себе вина. — Ну, господин президент, вы, оказывается, еще
и ясновидец! — перебил Алхимов.
— Я убежден,— без улыбки продолжал Рот,— что они-таки предложат исключить ЮАР, если...—
Он замолчал и не спеша стал пить вино.
— ...если? — поторопил его Алхимов.
— если,— твердо сказал гот, ставя на стол зазвеневший бокал,— если вы поддержите мою формулу Кубка мира. Гарантирую зам это.
Алхимов молчал, устремив взгляд в широкое окно, за которым синело небо. Теперь понятно, к чему весь этот обед.
— Если я вас правильно понял, господин президент,— заговорил он,— вы предлагаете вернуться в древние века. Зачем вовлекать в борьбу целые армии, когда все могут решить в единоборстве их
вожди?
— В единоборстве или в разумном соглашении,— произнес Рот.
— Не получится. И знаете, почему? Потому, что есть вопросы, в которых компромиссы невозможны...
— Есть такие вопросы? — насмешливо спросил Рот.
— Есть, господин президент, представьте себе. Ну, и потом,— Алхимов сделал паузу,— и потом для меня-то в чем здесь смысл? Я ведь в обоих случаях одержу победу.
— Ну, знаете, дорогой Алхимов! — Рот улыбался, но чувствовалось, что он с трудом сдерживается.— Вы очень уверены в себе!
— Это тоже. Но, прежде всего, господин президент, я верю в здравый смысл. И еще в справедливость. И, конечно же...— он вежливо улыбнулся,— в вашу мудрость.
Рот хотел что-то сказать, но в это время к ним повернулся Лусак.
— Я чувствую, что вы опять спорите, наверное, продолжаете заседание исполкома!
— Каждый из нас старается доказать другому, что тот ошибается,— вяло откликнулся Рот.
— Великолепно! Вы знаете, что по этому поводу сказал Марсель Ашар? Он сказал: «Лучше ошибаться со всеми, чем оказаться правым в одиночку!»
Прощаясь, теперь уже до следующего исполкома, Лусак крепко обнял Алхимова.
— Вы хороший парень, Алхимов, честное слово, вы мне нравитесь! Чувствую, мы подружимся, хоть еще не раз расквасим друг другу носы!
Лусак выпил больше, чем следовало, слегка опьянел, а потому легко умилялся.
Рот попрощался с Алхимовым сухо; несмотря на все выпитое, он был совершенно трезв и явно не
доволен разговором. Излишне раскрылся. Не рассчитал...
Габерман, разрумянившийся, улыбающийся, долго жал Алхимову руку, словно горячо за что-то благодарил. Наташа, прощаясь, сказала по-русски:
— Сергей Сергеевич, если я смогу приехать до следующего исполкома в Москву, туристкой, мы
сможем увидеться?
— Конечно, Наташа, я покажу вам...
— Не надо мне ничего показывать!— Она досадливо отмахнулась.— Я спрашиваю: сможем ли мы увидеться по-настоящему?
— Что вы имеете в виду? — не понял Алхимов.
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.
Алхимов не успел ответить: Габерман потянул Наташу за рукав. Она нужна была ему, чтобы попрощаться с Ротом.
Утром Алхимов улетал в Москву.
Париж снова принакрылся дождливой пеленой, серыми, пухлыми облаками. Закутанная в синий дождевик стюардесса распахнула дверь в стеклянной стене, и пассажиры суетливой толпой, словно им могло не хватить места в самолете, устремились к огромным синим автобусам.
Поднявшись по трапу, Алхимов обернулся последний раз.
И вдруг в конце террасы он увидел знакомую фигуру. Наташа стояла неподвижно, черные, сверкающие, выше колен сапоги плотно облегали ноги, ветер прилепил к телу короткий дождевик; русые волосы, четко очертив силуэт виска и щеки, образовали с другой стороны головы трепещущий золотой шлейф...

Журнал «Юность» № 11 ноябрь 1976 г.

 

Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области

 

Похожие новости:


Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Каталог статей, Олимпийские беспокойства | Просмотров: 2442 | Автор: JohnGonzo | Дата: 28-01-2012, 10:06 | Комментариев (0) |
Информация
Комментировать статьи на нашем сайте возможно только в течении 1 дней со дня публикации.