RSS

Информационный сайт JohnnyBeGood

{mainv}
Глава XII весна
Письмо Тамары он нашел среди десятка других писем, телеграмм и бандеролей, которые пришли за время его отсутствия и, как всегда, были тщательно сложены Евгенией Ивановной на его письменном столе.
Еще не вскрыв конверта, он знал, что найдет в нем.
«Я все же уехала,— писала Тамара своим твердым хорошо знакомым ему, мужским почерком,—
здесь, в Академгородке, действительно интересная и перспективная работа. Здесь только нет тебя. Но тебя нет для меня и в Москве. Пока думала, что есть,— оставалась, когда убедилась в своей ошибке окончательно,— вот уехала. Продолжать бессмысленно. Я тебя ни в чем не виню. Требовать, чтоб ты стал иным, изменил свой характер или образ жизни,— то же, что требовать сменить цвет глаз или волос.
Я многим восхищаюсь в тебе, бесконечно уважаю и ценю. Всего этого достаточно, чтоб быть друзьями, для большего нужны иные чувства. У тебя, мне кажется, их нет. Ко мне, во всяком случае. Хотела написать, что желаю тебе обрести их к другой, но врать не стану — не хочу; уж извини, я не ангел, а просто баба с обычными нашими недостатками и ревностью в том числе. А вот в делах желаю тебе счастья. Ведь они, к сожалению, главное в твоей жизни.
Прости за сухое письмо. Но мы с тобой оба романтичностью не грешим. Быть может, в этом
моя главная беда... Прощай...».
Алхимов распахнул окно. Вечерние запахи и шумы города ворвались в комнату. Свежий ветерок колыхал занавески.
Алхимов долго смотрел на океан крыш, на светляки окон, на желтое небо. На следующий день его
с отчетом о поездке ждал зампред Спорткомитета. Во второй половине дня предстояло заседание кафедры, а в шесть вечера — партийное бюро. Это завтра. Так. А что послезавтра? Он заглянул в календарь. Утром два урока в институте, совещание в международном отделе Спорткомитета, в два часа педсовет, это надолго. Вечером юбилей у председателя автоклуба — надо пойти. Что еще на неделе?
Ага, вот свободное утро! Можно будет наконец написать статью в журнал «Теория и практика физической культуры» о новых тенденциях в американском университетском физическом воспитании.
Подготовить проекты писем спортивным руководителям африканских стран, составить смету и выслать ее Габерману — поездку-то оплачивает АЛФИ. Тут утра, пожалуй, не хватит, придется просидеть полночи, поскольку вторая половина дня и вечер заняты: надо провести урок, он обещал выступить с рассказом о Токио в устном журнале...
Он закрыл окно. Сел за письменный стол. Позвонить Тамаре? Послать телеграмму? Да нет, за
чем? Она оказалась решительней, чем он. И честней.
Посидел еще немного. Потом достал бумагу, начал набрасывать план отчета...
И все пошло своим чередом.
В поездку по Африке он отправился в самое неподходящее время: летом, в жару. Но до каникул
институтские дела не отпускали его. Теперь же, когда студенты разъехались, появилась, наконец,
возможность. Он не лгал Тамаре, у него на кафедре действительно был теперь очень энергичный
заместитель, работяга и энтузиаст. Он снял с Алхимова весь груз забот о спортивно-оздоровительном лагере, о многих соревнованиях, в которых участвовали спортивные команды института. Алхимов со вздохом подумал, что освободившееся время он все равно не смог бы потратить на обещанную Тамаре поездку в Прибалтику. И тут же улыбнулся про себя: как он подумал — «потратить»? Вот именно, для него «потратить время» — это поехать в отпуск с любимой женщиной, а не колесить по каким-то дальним жарким краям. Нет, она права, конечно, во всем права...
Его никто не провожал. Попытки Евгении Ивановны он решительно отклонил — нечего мотаться
в такую рань.
Заныло сердце. Первый раз за эти годы он улетал и Тамара не помахала ему рукой на прощание.
Сколько раз на какое-то время он уносил с собой воспоминание о ее силуэте, о поднятой в прощальном приветствии руке.
Когда он вернулся в Москву, то неделю до глубокой ночи готовил для исполкома подробный отчет о поездке. Пять раз переписывал отчет, пока не превратил его в аргументированный, точный и в то же время яркий документ. Сам перевел на английский и французский. Приложил цветные, наиболее убедительные фото. И разослал во все страны, входящие в АЛФИ.
Как дико, как немыслимо, что и сегодня на этом богатом, прекрасном континенте есть заповедники, где все осталось, как тогда, во времена рабства!
Привезти бы сюда весь исполком, весь конгресс АЛФИ, показать им, что происходит в Южно-Африканской республике и Родезии. А потом решать вопрос об исключении ЮАР. Хотел бы он посмотреть, кто проголосует против!
Что ж, он не нарушил указаний президента. Он никому ничего не обещал во время своей поездки.
Кроме одного — что сделает все возможное, чтоб помочь. Но никто не запрещал ему рассылать свой отчет. Он имел право вступать в переговоры не только ведь с африканскими федерациями, но с любыми. Именно этот пункт, по замыслу Алхимова, был главным в том документе, который он давал на подпись Роту, и именно на этот пункт Рот не обратил внимания.
Алхимов написал несколько статей и разослал их в зарубежные спортивные, да и неспортивные издания. Он призывал помочь африканскому спорту вообще и фольклорной борьбе в частности. Многие были опубликованы.
И тогда он «вступил в переговоры» со всеми национальными федерациями АЛФИ: какую хоть
самую малую помощь могут они оказать? Откликнулись три четверти федераций. Алхимов пригласил в Москву Бутака и составил с ним сложный план: что дает та или иная федерация и в какую именно африканскую страну идет помощь.
Популярность Алхимова среди африканских и других федераций возросла неимоверно.
Рот долгое время ничего не ведал. Он со злорадством представлял себе Алхимова, раздающего
бесчисленные обещания. Черта с два хоть одно из них будет выполнено!
Когда же встревоженный Лундквист, поняв, наконец, в чем дело, примчался к президенту, было
поздно. Объявлять, что вся проделанная работа выполнена по указанию исполкома, не годилось — ведь Алхимов еще ничего официально не доложил, исполком ничего не постановил, а, следовательно, стоял пока в стороне, ждал, чем кончится «изучение вопроса». А ничего не говорить, никак себя не проявлять было не лучше — работа-то шла, помощь поступала, выезжали тренеры. Кто же все это делал, если исполком молчит? Ясно, кто — Алхимов, ему вся честь и слава.
Рот и Лундквист долго совещались в поисках выхода, но выхода не было. Не удавалось даже при
влечь Алхимова к ответственности. Он ничего себе не позволял, не нарушал никаких решений исполкома, никаких указаний президента.
Судя по всему, вопрос о помощи развивающимся странам мог стать центральным на исполкоме в
Москве.
На Шереметьевском аэродроме Рота встречали председатель советской федерации фольклорной
борьбы, Лукомский и, конечно, Алхимов.
Они давно не виделись, и Алхимову показалось, что президент сильно сдал за эти месяцы. Седой
ежик волос пожелтел, под глазами набрякли тяжелые мешки, усы поредели, а лицо приняло устойчивый пунцовый цвет.
Работа исполкома вопреки ожиданиям проходила спокойно, даже скучно. Видимо, все копили силы для монреальского конгресса и не хотели обнаруживать свои «огневые точки».
Особое внимание вызвал лишь доклад комиссии пропаганды, к которому Алхимов готовился очень тщательно.
Бутака зачитал десятки писем от национальных африканских федераций, на все лады расхваливавших Алхимова. В большинстве из них АЛФИ даже не упоминалась.
Наконец и московское заседание исполкома осталось позади. Завтра начинался разъезд.
Алхимов устал за эти дни: постоянное нервное напряжение, недосыпание, тысячи забот, ответственность.
Он медленно шел по ночной улице, вдыхая свежий апрельский воздух, ощущая на лице дуновение наступившей весны. Улицы были пустынны, бесполезно мигали на безлюдных перекрестках светофоры. Алхимов миновал желтый особняк Интуриста и шел вдоль старого
здания университета, когда позади раздались торопливые шаги. Кто-то подхватил его под руку. Он услышал учащенное дыхание, ощутил легкий запах алкоголя.
— Это я,— переводя дыхание, сказала Наташа.
— Вижу, что вы,— ответил Алхимов. О спокойной прогулке теперь думать не приходилось.
— Можно я вас немного провожу? — спросила Наташа.
— Нет, давайте уж я вас провожу обратно. Все равно ведь пришлось бы.
Ответ звучал не очень любезно, но Наташа не заметила этого.
— Хорошо,— покорно согласилась она,— только пойдемте вон там.— Она указала на Александровский сад.
Алхимову захотелось исправить свою бестактность.
— Сад, наверное, уже закрыт,— заметил он, — но, если хотите прогуляться, мы можем спуститься к набережной... А вы, случайно, не выпили лишнего, а?
— Нет.— Наташа еще крепче вцепилась в его руку.— То есть я выпила много, но я полностью
трезвая. Не качаюсь.
Они спустились к реке и медленно пошли вдоль набережной. Наташа остановилась у влажного каменного парапета, внимательно всматриваясь в тяжелую черную воду.
— Сергей Сергеевич,— заговорила она, не отводя взгляда от реки,— мы с вами видимся сегодня последний раз. Я хотела попрощаться.
— Вы уходите от Габермана?
— Дело не в этом,— досадливо отмахнулась Наташа.— Мы больше не увидимся, вот главное.—
Она помолчала.— По крайней мере, для меня.
Наташа медленно повернулась к нему, прислонившись к парапету. Капюшон накидки скрывал глаза, набрасывал тень на лицо.
— Я хочу вам сказать одну вещь. А потом уйду, и вы не провожайте меня — тут рядом.
— Слушаю вас, Наташа.— Алхимов почувствовал, как его охватывает тоскливая тревога.
— Я очень глупая... Всю жизнь барахтаюсь, шарахаюсь и без толку, все равно иду на дно... Все,
что делала в жизни,— не так, наоборот получалось.
Плохо. Только одно я сделала хорошее — постаралась уберечь вас от беды. Не перебивайте меня!
Я понимаю: наверное, и без меня вы бы сумели от этой беды защититься. Но это неважно. Я сделала, что могла. И это, вероятно, единственное, что я хорошего сделала в жизни. Вы отлично знаете, почему я так поступила. А теперь надо расплачиваться. Но я хочу, чтоб вы знали, Сергей Сергеевич: я ни о чем жалеть не буду. Пусть я совсем мало сделала хорошего вам, но что бы ни было, мне будет радость это знать. Прощайте. Мы больше не увидимся. Вспоминайте меня.— И, быстро прильнув к нему, неловко поцеловала его холодными губами, отшатнулась и торопливо зашагала через дорогу. Алхимов смотрел ей вслед, пока она не скрылась в тени высоких стен. Он испытывал щемящую жалость к этой девчонке с такой нелепой и горькой судьбой. Ему хотелось крикнуть ей, вернуть, посоветовать навсегда остаться на земле своих дедов, где она, наверное, обрела бы и покой, и счастье, и смысл жизни.
Но он чувствовал, что ее жизнь, судьбу отделяют от его жизни, от его страны стены, пусть невидимые, но для Наташи непреодолимые.

Журнал «Юность» № 11 ноябрь 1976 г.

Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области

Похожие новости:


Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Каталог статей, Олимпийские беспокойства | Просмотров: 2663 | Автор: JohnGonzo | Дата: 28-01-2012, 10:42 | Комментариев (0) |
Информация
Комментировать статьи на нашем сайте возможно только в течении 1 дней со дня публикации.