Алхимов не мог пожаловаться на жизнь. Он немалого достиг. Он любил свою работу, ее разнообразие: тренировки и соревнования, заседания ученых советов и комиссий спортивной федерации. У него были друзья, множество товарищей, коллег, учеников.
И только одну печаль носил он в сердце всегда.
Память о рано умершей жене. Ему было
двадцать пять лет, ей двадцать, когда они поженились. Они прожили счастливо семь лет. Тоже спортсменка, лыжница, она, казалось, могла раздавать здоровье тем, кому не хватало. А вот поди ж ты — сгорела за один год... Ерундовое пятнышко, родинка, на которую и внимание-то обратила случайно... Недуг века. Алхимов был человеком сильной воли. Но боль осталась и порой давала о себе знать.
— Сорок лет, сынок, сорок лет! — сетовала Евгения Ивановна.— Такой, как Ирочка, может, и не
встретишь, но разве мало девушек кругом?
— Перестань, мама,— ворчал Алхимов,— можно подумать, что я Казанова, сплошь дамы вокруг меня, а я всех только соблазняю и ни на ком не женюсь... Я себе пока спутницу не нашел. Но,— он многозначительно поднимал палец,— надеюсь. И ты не теряй надежды!
Евгения Ивановна недовольно качала головой и на некоторое время отступалась.
Настал наконец день, на который был назначен президиум федерации. Лукомский и Алхимов должны были доложить о работе конгресса АЛФИ.
Незадолго до заседания Лукомский позвонил Алхимову и сказал:
— Вот что, Сергей, теперь член исполкома ты, я думаю, будет правильно, если ты и сделаешь сообщение. Надо будет — добавлю. Так что любые справки, советы, данные — пожалуйста, но доклад за тобой.
— Ну что ж,— сказал Алхимов,— за мной, так за мной. И принялся за работу.
Члены президиума федерации собирались заблаговременно; покуривая, обсуждали дела, делились
новостями.
Наконец председатель федерации, секретарь и докладчик поднялись на сцену, сели за стол, накрытым красным сукном.
— Товарищи, — начал председатель, — прежде чем приступить к повестке дня, хочу поздравить товарища Алхимова с избранием в члены исполкома АЛФИ.
Все зааплодировали.
— А теперь мы попросим его рассказать нам о том, как проходил конгресс.
Алхимов подошел к трибуне.
Он говорил коротко и сухо. Он всегда так говорил, потому что считал: важны не слова, а дела, и,
сколько его ни убеждали, что иной раз слова и есть дела, он с этим не соглашался. Он сообщил расстановку сил на конгрессе, основные проблемы, итоги голосования. Наибольшее внимание уделил деятельности в АЛФИ Лукомского, оценив ее очень высоко.
— Будут ли вопросы? — обратился председатель в зал, когда Алхимов закончил доклад.
Некоторое время царило молчание.
Потом в первом ряду поднялся невысокий человек в очках. Это был Немсадзе, известный в прошлом борец, ныне старший преподаватель одного из институтов физической культуры. Кандидат наук, знаток
фольклорной борьбы, он написал для учебника, вырастил трех чемпионов мира. При этом отличался крайне неуживчивым, желчным характером.
— У меня вопрос к товарищу Алхимову,— сказал Немсадзе.— Как он представляет себе дальнейшую работу в исполкоме? Что он собирается сделать для развития фольклорной борьбы?
— Во-первых,— ответил Алхимов после паузы,— я намерен продолжать в АЛФИ линию, которую проводил Федор Иванович, то есть советскую линию, и тем самым работать на благо нашего с вами вида спорта. Во-вторых, думаю активизировать деятельность комиссии пропаганды. Добиться принятия наших предложений в технической комиссии.
Довести до конца вопрос об исключении ЮАР. Ну и другое. Впрочем, все это лишь конкретная реализация главной задачи.
Поджав губы, Немсадзе сел, но после того, как Алхимов ответил еще на два-три вопроса и председатель объявил прения по первому вопросу открытыми, Немсадзе сразу попросил слова. Он быстро прошел к трибуне, поправил очки и заговорил своим четким, высоким голосом:
— Да простит меня товарищ Алхимов, я отнюдь не разделяю его восторгов по поводу деятельности Федора Ивановича Лукомского в АЛФИ. Больше того, я считаю ее неудовлетворительной.
В зале зашумели.
— Да! Да! Неудовлетворительной! — продолжал Немсадзе еще громче.— Наш представитель в
АЛФИ должен защищать интересы своей страны!
Иначе ему там нечего делать. А что мы увидели на прошедшем чемпионате мира? Моего борца...
нашего борца явно засуживают, а он, будучи членом апелляционного жюри, при разборе советского протеста молчит. Исполком обсуждает списки судей высшей категории, а он вставляет в списки арбитров, которые неизменно топят советских борцов. Не думаю, что так должен действовать советский представитель в исполкоме!
После первых же слов Немсадзе Алхимов вскипел. Внешне это не было заметно, он только чуть
побледнел, да губы совсем сжались в ниточку. Лукомский, наоборот, покраснел, он удивленно смотрел на оратора, изредка недоверчиво встряхивая массивной головой.
Сдерживая нетерпение, Алхимов прослушал еще четырех ораторов, высказавших различные пожелания новому члену исполкома.
Наконец Алхимову было предоставлено заключительное слово, и он ринулся в бой.
— Меня удивило выступление товарища Немсадзе,— заговорил он резко.— Я думал, давно миновало время, когда наши тренеры без конца бегали к советскому члену исполкома и морочили ему голову, вопя о справедливости. Когда наш борец проигрывал, то виноваты всегда были «тайные сговоры врагов», «необъективные судьи» и так далее и тому подобное. Все и вся, кроме самих тренеров. И ведь что интересно: чем хуже был тренер, тем больше он кричал. Лучшие занимались другим — искали корни неудач, работали и
добивались успехов. Я думал, что все это в прошлом. Насколько мне известно, наши тренеры — я имею в виду лучших — давно уже винят в неудачах себя и своих воспитанников, а не мифических врагов и гадких судей. Но выступление товарища Немсадзе показывает, что я ошибся. Кстати, напоминаю, что не бывает «советского
представителя» в исполкоме, есть член исполкома из Советского Союза, который по уставу отнюдь не представляет в исполкоме свою страну; он является международным деятелем, проводит нашу спортивную политику, тем самым, защищая интересы СССР и поднимая авторитет нашего спорта, а не торгуется из-за каждой мелочи. Удивительно, что обо всем этом не ведает такой крупный спортивный теоретик и практик, как товарищ Немсадзе.
В зале нависла тяжелая тишина, и председатель поторопился перейти к следующим пунктам повестки дня.
Последним вопросом было утверждение состава сборной страны. Тренеры поработали на совесть и скомплектовали действительно надежную дружину. Однако и здесь возник спор, на первый взгляд чисто технический.
Речь шла о Родимцеве.
Владимир Родимцев представлял собой даже в Советском Союзе — стране, богатой борцовскими
талантами,— настоящий феномен. Он словно родился для борьбы. Начав заниматься ею еще в армии, быстро добился звания мастера спорта по самбо, овладел всем арсеналом борцов вольного и классического стиля, успешно испробовал силы в дзюдо, став чемпионом республики. Но полностью нашел себя в фольклорной борьбе, где в первый же год стал чемпионом страны, а в последующие два года — чемпионом Европы и мира. Он был бесспорным лидером сборной.
Но, к сожалению, заболел. Той болезнью, от которой не застрахован, увы, самый здоровый чемпион,— болезнью, получившей образное и точное название «звездной».
Сначала заболевание проходило почти незаметно: как-то опоздал на тренировку, потом тренеру показалось, что его воспитанник вылил, однажды Родимцев отказался поехать на второстепенные соревнования, сказав, что он «выше этого». Признаки болезни
стали множиться, прививок никто не делал: тренер оказался плохим врачом и заботился лишь о том, чтоб никто ничего не узнал. Тем более, что на спортивных результатах Родимцева болезнь не отражалась, он по-прежнему оставался непобедимым.
А недавно Родимцев со своей девушкой и большой компанией приятелей отправился в ресторан
отмечать очередную медаль. Он, конечно, пригласил и тренера. Тренер, как всегда, отказался, но и не стал препятствовать, хотя знал, что приятели частенько доставляли домой после подобных
празднеств своего кумира в невменяемом состоянии.
Торжества происходили в «Арагви», в отдельном кабинете. Поднимали тосты, восхваляли «величайшего борца всех времен и народов», пели. Потом Родимцев вдруг заявил, что если б захотел, то и в тяжелой атлетике стал бы чемпионом.
— Хотите, стол подниму? Одной рукой!
Кто-то из приятелей усомнился:
— Ну уж одной!
— Не веришь! На! Смотри! — вскричал Родимцев.
И, схватив тяжелый стол за ножку своей могучей рукой, попытался его приподнять. Оглушительно грохоча, полетела посуда, на полу образовался живописный натюрморт из шашлыков, цыплят-табака, кроваво-красных пятен «Мукузани» и бледно-желтых «Гурджани». Примчавшиеся официанты и метрдотель были выброшены Родимцевым в коридор.
Он обвинил их во «вмешательстве во внутренние дела». Позвали милицию. Одного милиционера Родимцев, схватив за ремень, тоже выставил за дверь. Зато другой, хотя и не заслуженный мастер, но все же перворазрядник по самбо, после тяжелой схватки скрутил чемпиона — сказались несколько бутылок вина и бутылка коньяка, выпитые Родимцевым за вечер.
Не успели дебошира увезти, как приятели развернули энергичную деятельность. Поднятый с постели среди ночи, тренер сел за телефон. Во все концы помчались ходатаи. Наутро подключилась тяжелая артиллерия. Никогда еще милиция не подвергалась такой осаде.
В конечном счете, с помощью ходатаев и меценатов скандал был кое-как потушен.
А шло как раз комплектование сборной.
— Товарищи,— заявил Реутов, председатель судейской коллегии,— я не могу не высказать своего
возмущения подобными фактами. Родимцев подводит нас всех, он, видимо, воображает, что ему все позволено, поскольку
он чемпион. Я категорически настаиваю на суровом наказании: предлагаю вызвать его на президиум, объявить порицание и дисквалифицировать на три месяца. Условно,— добавил Реутов после паузы.
— Да ты что, шутишь?! — вскричал Лукомский, когда ему предоставили слово.— Порицание! Может, его в угол поставить или лишить десерта? Родимцев должен отвечать за свои поступки. И его тренер, между прочим, тоже: не цацкался бы с ним, ничего бы не произошло. Это же позор! Чемпион страны, мира устраивает драку в ресторане!
— Вот именно — мира! — закричал с места Реутов.— У нас их единицы. Можно все-таки чуткость проявить!..
На трибуну поднялся Немсадзе.
— Поступок Родимцева,— заявил он,— бесспорно заслуживает осуждения. Я считаю, что это результат непростительных педагогических ошибок тренера. И думаю, что тренера следует наказать — он не может далее носить звание заслуженного тренера.
Думаю, что и с Родимцева надо снять звание заслуженного мастера. Но в сборную включить. Самое главное, товарищи, для нас — престиж советского спорта, его победы, его успех. Дисквалифицировав Родимцева, мы ослабляем нашу сборную, снижаем ее шансы победить на предстоящем чемпионате. А этого допустить никто не имеет права. Победа — главное!
— Я поражаюсь,— начал свою речь Алхимов,— выступлению товарища Немсадзе, кандидата педагогических наук. Подчеркиваю — педагогических. Если б завтра на ковре один из борцов ударил другого в челюсть, вы бы, товарищ Немсадзе, наверное, возмутились...
— Особенно, если бы стукнули его воспитанника! — подал реплику кто-то из зала под общий
смех.
— ...Почему же,— продолжал Алхимов,— вы считаете, что нарушать законы борьбы нельзя, а советские законы — можно? Ведь то, что сделал Родимцев, это преступление, злостное хулиганство, нападение на работников милиции во время исполнения ими служебных обязанностей! Ему за это положено сидеть в тюрьме.
— Он чемпион! — вскочил со своего места Реутов.— Чемпион! Он добыл славу нашему спорту! В его честь звучал наш гимн, флаг поднимался! Его знает весь мир!
— Вы слышали? — Алхимов сделал паузу.— Родимцев чемпион, а значит, может себя вести иначе, чем все. Всем драться нельзя, ему можно. Почему? Потому что он — чемпион... Что ж, побеждал — его награждали. Провинился —
подлежит наказанию. У нас чемпионская медаль не индульгенция, не отпущение всех прошлых и будущих грехов.
Если мы простим Родимцева, что подумают миллионы ребят-физкультурников и его болельщики? Раз, мол, ты чемпион, тебе все дозволено? А должно быть наоборот: чем выше твое звание, тем больше с тебя спрос.
— Я предлагаю компромисс,— опять взял слово Немсадзе.— Мы включим Родимцева в сборную, но снимем с него звание и потребуем, чтобы он написал в «Советский спорт» письмо с признанием своей вины.
Дискуссия продолжалась долго. В конце концов, незначительным большинством было принято предложение Немсадзе.
Опустив стекло, подставив разгоряченное лицо свежему ветру, Алхимов вел машину по опустевшим в этот час улицам Москвы.
У него остался неприятный осадок. Он злился на Немсадзе за несправедливые нападки на Лукомского, а еще больше — за ханжеское решение, принятое в отношении Родимцева. Он вновь задумался о сложности стоящих перед ним задач. Да, быть членом исполкома большой международной ассоциации не пустяк. Тут придется столько ломать голову, столько сражаться...
Машина двигалась вдоль бульвара. Поредевшие по осени деревья слегка блестели в холодном свете фонарей, облитые мелким дождем.
Завтра предстоял новый день, полный хлопот, встреч,— Алхимов любил такие напряженные дни,
считал их настоящей жизнью.
Каждое утро он отправлялся в институт. Даже когда не было занятий. Но сегодня его как раз ждал
урок. Входя в зал и оглядывая застывший ряд красивых, стройных ребят и девчат (а в спортивных
костюмах они все виделись ему красивыми), Алхимов испытывал чувство гордости за свою причастность к воспитанию этой замечательной молодежи.
Он гордился их молодостью, свежестью, бодростью, их спортивными достижениями.
Успехи
институтских команд на районных, городских соревнованиях или первенствах «Буревестника» он принимал очень близко к сердцу. А работников международного отдела Спорткомитета замучил требованиями, чтобы с делегациями за рубеж отправляли переводчиками лучших спортсменов-старшекурсников.
Словом, работа на кафедре служила для Алхимова неизменным источником радости. Зато вторая
половина нынешнего дня никаких причин для хорошего настроения не добавила.
Проделав долгий, слякотный путь по дождливой Москве, Алхимов прибыл во Дворец спорта ЦСКА, где тренировалась сборная,— на него возложили контроль за подготовкой команды. И первое, что он увидел: ухмылявшийся Родимцев лениво слушал своего тренера, что-то горячо и просительно толковавшего ему.
Алхимов окинул взглядом большой светлый зал.
На коврах, разбившись на пары, тренировались борцы. Старший тренер сборной Миношвили, высокий, сухой, неторопливо ходил, делая короткие замечания. Он был мрачен, и Алхимов сразу догадался, почему: в стороне, поджав губы, стоял Немсадзе.
Он тоже контролировал подготовку сборной, но в отличие от Алхимова беспрестанно вмешивался, поправлял, давал указания, советы. Причем, как правило, оказывался прав — он действительно был первоклассным специалистом и — уж если откровенно — большим, чем Миношвили. Однако в старшие тренеры идти не хотел, предпочитая ограничиваться
советами и критическими замечаниями. Разумеется, Миношвили это не нравилось!
К Алхимову подбежал тренер Родимцева и радостно сообщил:
— Согласился. Сегодня же напишет. Я сейчас ему проект подготовлю...— Но, поймав взгляд Алхимова, торопливо отошел.
Тем временем сам Родимцев приступил к тренировке, и Алхимов залюбовался, с какой поразительной чистотой, с какой виртуозностью проделывал он каскад сложнейших приемов, как готовил атаки, как молниеносно и экономно двигался. Он не делал ни одного лишнего движения, его чувство дистанции,
его координация казались фантастическими. Алхимов вглядывался в лицо Родимцева и читал на нем вдохновение. Родимцев преображался, чувствовалось, что он испытывает высокое наслаждение, что борьба для него — это песня, в момент схватки он словно несется на крыльях.
И, вспоминая наглую ухмылку Родимцева, которую видел несколько минут назад, Алхимов не мог поверить, что перед ним один и тот же человек. Какая жалость! И какое же ничтожество этот тренер... Самому лучшему тренеру, если он плохой педагог, грош цена.
Алхимов обратил внимание на сложнейший бросок, который провел Родимцев и который никак не удавался другим борцам.
— Ну как, уважаемый член исполкома,— услышал он за спиной ехидный голос Немсадзе, — как вам нравится бросочек?
— Блестяще! — не мог удержаться Алхимов.
— Блестяще. Верно. А получит он за него сколько? Три балла? Увы, два.
— За такой бросок? — удивился Алхимов.— Но это же, можно сказать, высшая трудность. Почему же только два?
— Согласно правилам АЛФИ, членом высокоавторитетного исполкома которой вы имеете честь состоять.
— Правила, между прочим, можно и изменить,— проворчал Алхимо».
— Конечно, конечно,— поддержал Немсадзе, — только трудно предлагать изменение правил, за которые только что проголосовал.
— Кто голосовал? — неуверенно, чувствуя подвох, спросил Алхимов.
— Вы голосовали, уважаемый делегат конгресса.
— Когда?
— Недавно, в Мюнхене. Вы ведь вместе со всеми делегатами конгресса подняли руку, когда утверждался доклад президента. Так?
— Ну так, но...
— А в докладе содержались предложения по правилам. Немного, конечно, но было, в частности,
и то, о котором идет речь. Проголосовали за доклад, значит, и за правило. Так-то.— Немсадзе помолчал и зло добавил: — Не хотели президенту перечить — вдруг не выберут!
Выйдя из дворца, Алхимов некоторое время стоял, подставив голову мелкому, холодному дождю.
Прав Немсадзе, прав. На этом конгрессе глазной задачей было пройти в исполком, не следовало накалять обстановку, ссориться
с президентом. А они, эти ребята? Которые изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год проливают пот на тренировочном ковре, получают порой травмы, мучаются, сгоняя вес, отказывают себе во многом, соблюдают драконовский режим! У этих ребят он своей беспринципностью отнимает плоды их труда. Ведь один недобранный бал, недооцененный прием, возможно, лишит борца золотой медали, на завоевание которой уходят годы тренировок! Так для чего же он, Алхимов, сидит в исполкомовском кресле? Разве не для того, чтобы лучшие из них заслужили награды?
Нет, он, наверное, все-таки непригоден для такого поста. Тут нужны другие люди, а не он...
Алхимов сел в машину, включил мотор и некоторое время еще сидел, задумчиво глядя, как «дворники» ритмично очищают ветровое стекло. Теперь он ехал в Спорткомитет, куда их вместе
с Лукомским вызвал заместитель председателя: возникли какие-то вопросы по отчету. В приемной Алхимов узнал, что Лукомский прибыть не сможет: у него неожиданное дело.
Настроение Алхимова, и без того не блестящее, при этом известии испортилось окончательно. Он ни минуты не сомневался в том, что Федор Иванович отсутствует не случайно. Может быть, он хочет подчеркнуть, что член исполкома теперь — Алхимов, с ним и разбирайтесь? Или предполагает, что у Алхимова есть о чем поговорить с зампредом наедине и нечего им мешать?
Зампред — молодой, энергичный, приветливый — встал из-за стола, пожал Алхимову руку, еще раз горячо поздравил с избранием, пересел в кресло напротив, показывая тем неофициальность беседы.
Он долго и подробно расспрашивал Алхимова об обстановке на конгрессе, выяснял его мнение о членах исполкома. Алхимов сразу понял, что зампред хорошо знает АЛФИ и расспрашивает не столько для того, чтоб узнать что-то новее, сколько для того, чтоб проверить, насколько эту обстановку знает сам Алхимов.
И Алхимов неожиданно для самого себя вдруг заявил:
— Знаете что, по-моему, я не гожусь для этой работы. Да, да! И час назад убедился в этом лишний раз... Честно говоря, очень сожалею, что в свое время не отказался от вашего лестного предложения.
Лицо зампреда изменилось. Теперь в его глазах не было приветливости. Они смотрели на Алхимова с холодным удивлением.
— Простите, Сергей Сергеевич,— сухо сказал зампред,— вы не могли бы подробней обосновать свой вывод? Я считаю вас серьезным человеком и полагаю, что вы тщательно подумали, раньше чем прийти к такому заключению.
И тогда Алхимов начал горячо излагать эпизод в борцовском зале. Рассказал о виденном, об упреке, справедливом упреке Немсадзе, о своих размышлениях, о своей трусливой, как он определил ее сам, позиции
на конгрессе... Он чувствовал, что все это звучит несерьезно, даже немного истерично, злился на себя, а оттого говорил еще более горячо и сбивчиво.
В конце концов, он замолчал, проклиная себя на чем свет стоит за то, что дал волю настроению, что опять не сумел сдержаться и что вообще ведет себя, как мальчишка.
«Что скажет зампред?» — с тревогой думал он.
Зампред не стал церемониться.
— Меня нелегко удивить, товарищ Алхимов,— сказал он,— но вам это удалось. Я моложе вас, и у
меня меньше опыта, но мне никогда бы не пришло в голову рассуждать так, как вы. Конечно, методы работы в международных организациях могут быть разными у наших представителей. Одно у них общее — бескомпромиссность по принципиальным вопросам. Но нельзя же путать бескомпромиссность с упрямством... В АЛФИ надо проводить свою линию умно и искусно. Это же дипломатия! Возьмите хоть ваш пример. Ну, хорошо, вы там со всеми поссорились бы, ни в чем не уступили. И что? Предложение по правилам, о котором вы упоминали, не прошло бы? Все равно ведь прошло. А вот если вы не были бы избраны в исполком, это действительно имело бы для наших спортсменов отрицательные последствия.
— Зампред улыбнулся, положил свою руку на руку Алхимова и веселым тоном закончил:
— Будем считать, что поговорили, Сергей Сергеевич, учтите, мы много ждем от вас. Придет время, вы еще станете президентом АЛФИ, попомните мое слово.
Они поговорили несколько минут о перспективах предстоящего вскоре в Париже заседания исполкома, Кабинет зампреда Алхимов покинул успокоенным. Просто слишком много волнений: конгресс, президиум федерации; нужна была нервная разрядка. Теперь он опять в форме.
Журнал «Юность» № 11 ноябрь 1976 г.
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области