Информационный сайт JohnnyBeGood

 

—  Галя, — спросили корреспонденты, — а  какие у  вас самые любимые лыжи?

 

—  Любимые, конечно, те, на которых побеждала, — ответила Кулакова, задумчиво поглядев на свою коллекцию. — А самые памятные те, на которых в детстве каталась. Таких у меня больше не будет! Да таких, пожалуй, теперь нигде и не найдешь...

 

И она стала рассказывать.

 

—  Я родилась в селе Степанове. Сёл с таким названием много. Наше — под Ижевском, в Удмуртии. Отца своего не видела. Когда я родилась, его уже не было в живых. Первая на селе похоронка в августе 1941 года пришла в наш дом: школьный учитель Алексей Николаевич Кулаков погиб под Смоленском, шел на танк с винтовкой... Нас у матери, Дарьи Арсентьевны, осталось девять: семеро сестер, два брата. Сейчас-то все уже взрослые, у всех семьи — кто в Степанове с мамой, кто в город перебрался, а тридцать лет назад и представить себе трудно, как росли мы — «Дашкины дети».

 

Школы своей в Степанове не было, и я, когда настала пора учиться, бегала в соседнюю деревню за три километра. Зимой — на лыжах. Лыжи я себе делала сама. Топорик в руки, а стройматериал — старая бочка. Сломались— не беда, новые начинаю строить. Первые настоящие лыжи мне достались, когда я уже в пятом классе училась, от брата, он в армию ушел...

 

Кончила я семилетку и встала перед выбором: учиться дальше или идти работать? Хотелось учиться, но я видела, что матери с каждым годом все труднее, здоровье сдавать стало, и пошла я на ферму, сначала телятницей, потом дояркой. Работу я свою любила, и дело у меня ладилось. О лыжах забыла: кончилось детство, кончились и детские забавы. Так прошло несколько лет.

 

Но вот однажды зимой — мне уже было тогда лет восемнадцать — прибежал за мной наш секретарь комитета комсомола: «Выступи на районных соревнованиях!» Предложение это у меня энтузиазма не вызвало, но я согласилась и поехала в соседнюю деревню. Стартовала на восемь километров.

 

Помню, номер мне мелом на спине написали. Пошла... Сначала думала: лишь бы дойти до финиша, не подвести команду, а потом разогналась, иду все легче и легче, и усталости нет, одну за другой всех участниц обгоняю. Наконец одна только девушка впереди меня оказалась, но я ее обходить не стала — боялась сбиться с пути. Так мы и прибежали: она — первой, я — второй.

 

Потом все это быстро забылось. Еще четыре года прошло.

 

Настал 1964 год — Олимпиада в Инсбруке. Телевизор стоял в нашем совхозном клубе, и мы видели торжество открытия и репортажи с соревнований.

 

Этот праздник был так далеко от нас, словно в другом мире! У меня и мыслей не возникло, что я когда-нибудь буду к нему причастна...

 

Теперь-то, я знаю, наши степановские совсем по-другому смотрят олимпийские передачи! В Гренобле и в Саппоро все меня в толпе искали. Для них теперь олимпийские игры уже не чужой мир — там свой человек есть...

 

Но в 1964 году я об участии в олимпиадах и не думала. В конце февраля я поехала в гости к сестре Лиде в Воткинск, наш районный центр; он в 30 километрах от Степанова. Сестра работала на заводе. И вот однажды вечером она пришла после смены и говорит.  «У нас завтра соревнования, пробеги за меня. Мы ведь похожи, никто не заметит!» Но я очень боялась, что подлог заметят. Выйдя на старт, смотрела только под ноги, а как старт дали, кинулась быстрее в лес. Дистанция была всего три километра. Финиш проскочила и убежала подальше. К вечеру уже я была у себя в Степанове и не знала, что на заводе у Лиды начался переполох.  Лиду Кулакову посылали на чемпионат Удмуртии! Пришлось Лиде сознаться в обмане. Тогда раздосадованный тренер нагрянул в Степаново.

 

Петр Наймушин был первым настоящим спортсменом, которого я видела. Он участвовал в олимпийских играх, он выступал в гонках в Холменколене. Он раскрыл мне в тот вечер совсем новый мир, и я слушала словно завороженная.

 

—  Но ведь мне уже двадцать два года, поздно начинать, — говорила я.

 

А он убеждал:

 

—  Настоящий лыжник в силу входит к тридцати годам. Время еще есть. Я тебе сам составлю план занятий.

 

Я согласилась.

 

Здесь нужно прервать на некоторое время Галину Алексеевну и сделать маленькое отступление. Каждый, кто хотя бы чуть-чуть знает эту женщину, из года в год в течение последних нескольких лет выигрывающую все главные старты сезона — и олимпийские, и мировые, и спартакиадные, и все прочие, — сразу же ощущает за ее необычайной скромностью несгибаемую твердость человека долга. Приняв решение, она от него не отступает. Не отступает, как бы ни было трудно. В лыжных гонках бывают обстоятельства, перед которыми пасуют мужчины: катастрофическое невезение с погодой, с мазью — да мало ли еще может возникнуть причин для проигрыша! А Кулакова  выигрывает! Разве  не случалось, что чуть ли не она одна из всей советской сборной привозила домой золотые медали?! Даже то немногое, что она только что рассказала о своем детстве, о семье, о юности, помогает понять, как сложился этот характер человека, терпеливого, настойчивого, себя не жалеющего... Когда зимой 1964 года Галя Кулакова решила для себя: «буду тренироваться», она знала, что не отступит. Она рассказывает:

 

— Мне пришлось сломать весь свой привычный уклад жизни. Помню, мои подруги по работе на ферме глядели на меня с изумлением, мать только вздыхала потихоньку, как такое выдержать?

 

Часа в четыре, а то и раньше голосят в Степанове петухи. Еще и рассвет не брезжит, тьма кругом беспросветная, а я тихо, чтобы никого не разбудить, крадусь на кухню, плотно прикрываю за собой дверь и зажигаю свет.

 

Двадцать приблизительно минут уходит у меня на туалет и завтрак. Все точно, все давно выверено. В половине пятого я выскальзываю на мороз и бегом, чтобы не озябнуть, мчусь на ферму.

 

И все так же бегом через весь коровник, к дальнему его концу, где стоят мои Буренки, Желтухи, Неженки.

 

Еще минутку... Облачаюсь в белый халат, повязываю косынкой волосы. Теперь, кажется, все. С кого же начну? Я оглядываю своих «подопечных»: восемнадцать голов тянутся в мою сторону, восемнадцать пар глаз глядят на меня. Подхватываю в одну руку миску и табуретку, в другую — чистое эмалированное ведро и... Час... Два... Три...

 

У меня начинают ныть плечи. Тупая боль охватывает поясницу. Не согнуться, не разогнуться. Наконец, к девяти часам, я сливаю в бидон последнее ведро молока. Теперь можно и отдохнуть...

 

Домой, скорее домой! Мать просила подрубить дров да проверить печку: что-то с дымоходом неладное. Вновь накидываю кожушок, и на мороз.

 

Но ровно в полдень закрываю я за собой калитку и вдоль по улице, под горку мчусь по лыжне к Каме. Легко скользя по жесткому насту, я добегаю до камского косогора, скатываюсь вниз, а дальше через замерзшую реку, через луга — к лесу. Весь путь до темного бора занимает у меня минут двадцать.

 

Этот короткий отрезок времени заряжает энергией, снимает усталость, вселяет бодрость. План тренировки составлен у меня на каждый день.  Вчера я проходила скоростные участки по  равнине,  позавчера  все было  подчинено воспитанию выносливости, а сегодня мне нужно  научиться преодолевать подъемы. Здесь, в Закамье, такой «тягун» у меня есть. Метров на триста тянется по склону одного из холмов. Тридцать раз вверх да тридцать раз вниз — сплошная карусель. Но таково задание. Правда   если я пробегу по подъему не тридцать, а, скажем, двадцать раз, никто об этом знать не будет.

 

Кроме меня. Гоню от себя эти мыслишки-предательницы.   Ведь   обманывать-то мне некого, кроме опять-таки себя самой. Первый раз я взлетаю на подъем без особых усилий.  Какая-то  неведомая сила подталкивает  меня,  отчего  кажется,   что лыжи  сами по себе несутся вверх. Теперь скатиться вниз, скатиться технически  правильно  и   все  проделать сначала. Ветер наотмашь бьет по щекам,   глаза  застилают  слезы.   Во  второй   раз подъем дается чуточку тяжелее, в третий — еще чуточку.   На седьмой  раз  я уже  ловлю открытым ртом воздух и никак не могу отдышаться.   Но   медлить  нельзя.   Вновь  и   вновь бросаюсь   в  трехсотметровую   «бездну»,   надеясь и на этот раз устоять на ногах. В минуты пятнадцатого  штурма  перестают слушаться руки. «К чему все это! — мелькает в голове. — Бросить, бросить все и идти спокойно отдыхать.  « Тягун » начинает казаться бесконечным. Лыжи  разъезжаются в стороны, палки проскальзывают по насту. И рубашку и куртку — хоть выжимай. Сердце стучит в груди с отчаянной силой. Хорошо, что в эти мгновения меня никто не видит. На  шестнадцатом   спуске  я   лечу   головой   в сугроб,   и   холодный   снег   обжигает   щеки. С трудом отыскиваю палки и, повиснув на них, как на костылях, подтягиваю несгибающиеся ноги.   «Нет,   нет, — стучит   в   голове, — сдаваться еще рано! Еще заберусь наверх и еще». Куда-то в сторону скатилось солнце. Сколько сейчас — час, два, три? Как бы не опоздать на ферму.  К двадцать седьмому  «восхождению» я потеряла чувство времени. Усталости уже не испытываю. В тридцатый раз я тянусь на подъем медленно, лыжи то и дело соскальзывают вниз. Я падаю и долго лежу, потому что уже нет сил ни встать, ни удержаться на лыжах. Но, преодолев бессилие, встаю и снова двигаюсь вверх.

 

Домой возвращаюсь не спеша. Вот потянулись огороды, запахло дымком. На главную улицу выезжать не рискую и по задворкам, вдоль заборов добираюсь к избе. Потом я падаю на   кровать   и   сквозь  сон   слышу   голос   матери:

 

- Через    полтора    часа    тебе    на    ферму дочка.

 

Целый   час   я   лежу   неподвижно.   Усталость постепенно проходит. Затем я медленно ужинаю, украдкой поглядывая на часы. Осталось пятнадцать минут. Накидываю полушубок — и за дверь...

 

Вновь к коровнику, а вечер прячет за косогор последние солнечные лучи. И вновь впереди, за реденьким частоколом, навстречу мне доносится это зовущее «му-у... му-у... му-у...» В девять часов вечера в нашем доме гаснет свет. Что поделаешь, если степановские петухи просыпаются раньше всех!..

 

...Так покорялась лыжня Саппоро, Высоких Татр, Фалуна!

 

В Саппоро Кулаковой принесли телеграмму из дома: «Очень рады. Ждем. Обнимаем. Целуем. Мама, Лена, Нина, Оля, Люда, Валя, Лида, Виталий, Владимир». Дома все они будут разглядывать ее медали, будет полна изба гостей, ребятишки будут толкаться в сенях, и люди, никогда в жизни не стоявшие на лыжах, товарки матери, помогавшие растить «Дашкиных детей», будут радоваться Галиным успехам. И еще Галина Алексеевна рассказывает:

 

- «Тетя Галя, — спросил меня недавно один мальчишка, — когда вы закончите выступать, чем будете заниматься?»

 

Вот  иду   я  сельской  улицей,  у   ворот  стоят женщины.

 

—  Смотри-ка,— доносится до меня их разговор. — Дарьина дочка приехала. А в газетах писалось, что она где-то в Швеции на приемы к царю ходит. Человек весь мир объездил, а все равно его на родину тянет, к нам в Степанове. Как будто на земле нет мест поинтересней...