Информационный сайт JohnnyBeGood

Анна Дмитриева

Блестящим успехом советских спортсменов завершилась XXI летняя Олимпиада в Монреале:
завоевано 125 медалей — 47 золотых, 43 серебряных и 35 бронзовых.
С рассказом об этой Олимпиаде у нас вступает спортивный журналист, заслуженный мастер
спорта Анна Дмитриева.
Никогда прежде на Олимпийских играх я не была. Я играла в теннис, но теннис и по сей день не признан олимпийским видом. И, чтобы оказаться в олимпийском Монреале, мне надо было пойти работать на телевидение.
Разница во времени почти не позволяла вести из Монреаля прямую трансляцию на Европу. Канадские коллеги не ошиблись, предсказывая, что «Олимпийские игры 1976 года должны стать «телевизионными Играми». С того, как велись эти «телевизионные Игры», я и начну.
Одиннадцатиэтажное здание «Радио Канады» на Дорчестер роуд было целиком предоставлено для олимпийских трансляций. Здесь, в видеоцентре Европейского телевизионного союза и Интервидения (объединившихся на время Олимпиады), работая редактором-продюсером отдела подготовки программ, я и провела две олимпийские недели. От Центрального телевидения в нашем отделе работал также Владимир Марканов. А вообще среди редакторов-продюсеров были представители почти всех европейских стран.
Каждый из нас целиком писал ежедневно на видеоленту соревнования по своему виду спорта.
Мне достались гимнастика, прыжки в воду и конный спорт. Затем, монтируя программу, мы были обязаны показать последовательный ход борьбы, не упустить возможных неудач ожидаемых лидеров, представить всех победителей и сохранить, насколько позволяет время, те вроде бы случайные кадры, которые придают спортивному зрелищу большую эмоциональность. Время программы жестко лимитировалось: на гимнастику, к примеру, был отведен час. Правда, редактор-продюсер, сделавший наиболее удачную программу, мог на следующий день получить пять, а то и десять лишних минут. Похвалюсь: у меня такие случаи были...
Ежедневно делались две программы: утренняя и вечерняя. Тут же эти программы, единые для всей Европы, поступали к комментаторам разных стран, кабинки которых находились на втором этаже. Там работала и комментаторская бригада Центрального телевидения.
Когда, прилетев в Монреаль, я узнала, что мне предстоит монтировать гимнастику, я решила заранее окунуться в ее атмосферу. Как раз накануне Игр гимнасты публично опробовали снаряды, что вызвало огромный интерес: зал «Форума» ломился от зрителей. 
На женскую прикидку я, увы, опоздала: прилетела только на следующее утро. Но все газеты в то
утро открывались снимками гимнасток. Много писали о Маше Филатовой, которая поразила монреальцев и детской игривостью в вольных упражнениях и внутренним темпераментом. После этого успеха Машу, кажется, и зачислили окончательно в основной состав нашей команды.
А гимнастов я увидеть успела. И наши и японцы накануне предстоящей борьбы слегка пугали друг друга. Японцы опробовали снаряды первыми. Они работали как бы в полуразминочной манере, но то и дело удивляли и судей, которые тут присутствовали, и зрителей неожиданными комбинациями. А наши, в свою очередь, стремились их перещеголять.
Вот Андрианов, повиснув на кольцах и озорно подмигнув тренеру Аркаеву, вдруг сделал какое-то фантастическое сальто. Зал взорвался. Думаю, что в тот вечер Андрианов набрал достаточно авансов. Но если Николаю Андрианову еще пришлось доказывать, что сегодня он сильнее самих титулованных японцев, то победы Нади Команечи все ждали заранее. 
К каждому снаряду она выходила без тени сомнения, без той углубленной сосредоточенности, которая, например, отличает японцев или нашу Турищеву. Легкой, уверенной выходила и блистательная Нелли Ким, но это была уже осознанная легкость и уверенность (если бы восемнадцатилетняя Ким обрела мировое признаний до появления Команечи, то в Монреале она, бесспорно, была бы гимнасткой № 1). А Команечи буквально выносила себя: снова я перед вами, и снова буду вас радовать. Она даже не могла усомниться, что не будет радовать...
Ежедневно газеты сообщали, сколько новых кукол подарено четырнадцатилетней Наде, которая, как писалось, любит играть в куклы даже в промежутках между подходами к снарядам. Публике хотелось видеть, как всех побеждает девочка, играющая в куклы. И здесь уж Надя слегка подыгрывала публике: даже к самолету, покидая Монреаль, шла с бесчисленными коробками, в которых лежали куклы.
А между тем рядом с Надей выступали гимнастки, которые тоже привыкли быть звездами. Думаю, что Людмила Турищева до конца понимала, что происходит, хотя внутренне не могла, конечно, смириться, что она уже на других ролях. И меня поражало, насколько она это не проявляет внешне. Турищева не хотела, чтобы все увидели, как ранит ее каждый новый успех Команечи. И она сумела загнать глубоко свои чувства. Она безукоризненно играла эту роль и в финальный день личного многоборья: помните, как, поднявшись на пьедестал, чтобы получить бронзу, она целовала Команечи и Ким?
И когда разыгрывалось первенство на отдельных снарядах, Турищева спокойно приняла сначала победу Ким, потом две победы Команечи... А оставшись на бревне четвертой, она еще побежала обнимать Корбут, которая, наконец, добыла хотя бы одну серебряную медаль (Корбут тоже не могла смириться с тем, что она на других ролях, и, как прежде, публично обнажала свои чувства, не понимая, что ей следует вести себя уже по-иному). Турищева сохраняла спокойствие, ожидая вольных упражнений. Трезво взвесив сложившуюся ситуацию, она жила надеждой, что здесь уж возьмет свое. А если последняя победа твоя — пусть даже она единственная! — то все равно уходишь с ощущением праздника.
Ожидая последнего выхода Турищевой, я желала ей победы. Мне нравилось, как она держится — как ограждает от всех свой внутренний мир. Это стоило ей огромных усилий. Я же знала, что она совсем не такая «железная», какой ее все представляют. Осенью прошлого года после того, как Турищева выиграла Кубок мира, я брала у нее интервью для радио. В аэродромной спешке — я встретила ее в Шереметьеве — она, глядя мимо меня куда-то в пространство, сказала несколько общих слов. Она привыкла, что именно таких слов от нее обычно и ждут, и когда, наконец, поняла, что это меня не устраивает, то сразу пошла на сближение. И у нас возник сиюминутный, но подлинный человеческий контакт. Она тогда, например, мне сказала, что победа на Кубке мира важна ей, прежде всего, потому, что не так просто сохранять веру, что будешь по-прежнему всех побеждать. И такая Турищева — живой человек со слабостями и сомнениями — сразу мне стала близка.
Я, возможно, необъективна, но мне кажется, что Турищева исполнила вольные упражнения не менее впечатляюще, чем Ким. Турищева получила 9,9 балла, и только Ким, получив десятку, могла ее обойти. И судьи дали Ким эту десятку. Если бы в этот момент Турищева продолжала улыбаться, она бы уж слишком сфальшивила. Она могла смириться с любым поражением, живя надеждой на эту заключительную победу. И вот теперь...
На построении режиссер дал крупный план Турищевой, и я увидела, что она в слезах. Если у меня и были сомнения, что я слегка драматизирую происходящее, то они сразу отпали, едва я увидела эти слезы.
Монтируя финал мужского многоборья, я включила в программу весь эпизод выступления Владимира Маркелова на кольцах. В финале многоборья этот наш юный гимнаст шел поначалу сразу за Андриановым и японцами Като и Цукахара. Но потом он повредил ногу, и когда я увидела крупным планом эту его ногу, то подумала: вот и закончились для Маркелова Олимпийские игры. И тут он вдруг вышел на кольца...
Вернее, тренер Аркаев подвел его к кольцам и «повесил» на них. В командных соревнованиях Маркелов получил на кольцах 9,9 балла и, выступи он и теперь столь же удачно, мог бы претендовать на этом снаряде на олимпийскую медаль. Поэтому он и «цеплялся» за кольца.
Маркелов эффектно начал свою комбинацию, но, когда стал «тянуть носки», все увидели, что один носок вытянуть до конца он не может. А как же он будет прыгать с колец? И уже хотелось, чтобы он там без конца крутился: было страшно увидеть его приземление. Но у каждого упражнения должен бить конец, и зал притих, когда Маркелов, уже не думая о баллах, сделал элементарный соскок и, приземлившись, не просто устоял, а ухитрился даже не шелохнуться. И только когда он сел на скамейку, я увидела в его огромных еще детских глазах и дикую боль, и обиду, и, наконец, просто слезы. Как видите, то все заканчивается слезами, то со слез только все начинается. В случае с Маркеловым, думаю, дело обстоит именно так. 
В тот вечер я уже «делала» прыжки в воду. Оператором на прыжках был итальянец Альфредо Равиели. При первом знакомстве, когда я навязала сложный монтаж, его разозлило обилие склеек, но затем он вошел в азарт. В конце концов, мы по-настоящему подружились.
Так вот в половине двенадцатого, когда мы заканчивали работу, в монтажную внесли и поставили около меня восемь маленьких черных чемоданчиков. Затем вбежал Маслаченко, который был в Монреале большим начальником (как представитель Интервидения являлся заместителем шефа Европейского телевизионного союза), а вслед за ним с двумя рулонами видеопленки появился Иваницкий, руководивший нашей радиотелевизионной бригадой. И выяснилось, что уже меньше чем через час «пойдет спутник» и за это время нам надо перемонтировать хотя бы первый тайм футбольного матча СССР — КНДР. Этот матч игрался в Оттаве, откуда не было прямого телеканала, поэтому он и был записан на два переносных видеомагнитофона. Подстраховываясь, операторы включали один магнитофон чуть раньше, чем на другом заканчивалась кассета, а это значило, что какие-то кадры, а также сопровождавший их комментарий Озерова повторялись дважды. Теперь, переписывая пленку на эфирные рулоны, надо было искать эти концы. 
Футбольный матч СССР — КНДР не был включен в общеевропейскую телепрограмму, и Центральное телевидение, удовлетворяя запроси наших любителей футбола, купило, чтобы показать этот матч, полтора часа спутника. Опоздай мы, допустим, на минуту с выходом в эфир, и последнюю минуту матча передать уже не смогли бы. Москва принимала нас в восемь утра, и ролик тут же выставлялся на «Орбиту» — так, что в Москве не имели времени нас «подчистить». Мы должны были сделать все безукоризненно, хотя перезаписывать и монтировать первый тайм начали за 47 минут до выхода в эфир.
Маслаченко следил за картинкой, я — за комментарием Озерова, а вместе с Альфредо Равиели работал другой итальянский оператор, Личиано Буджизиани. Помогая нам и своим операторам, руководить техникой записи взялся итальянский инженер Луиджи Барони, для которого это была уже четвертая Олимпиада. И когда вдруг обнаружилось, что в Оттаве операторы перепутали в спешке кассеты — вместо третьей поставили пятую,— Луиджи в ту же секунду сориентировался и, не останавливая запись, сделал отметку, а третью и четвертую кассеты начал писать на другой рулон. И потом, в эфире, я по его команде дважды нажимала кнопки, переходя с одного рулона на другой. 
Был на записи момент, когда мы не нашли стыка, но Маслаченко подрезал несколько кадров — а у Озерова как раз была пауза,— и получилось, что после навесной подачи, кажется, Веремеева, мяч попадает сразу к Онищенко. Никто из зрителей даже не догадался, что было пропущено несколько пасов. По-моему, он сделал эту комбинацию даже более острой. В игре нашей команды, хотя она и победила в том матче, особой логики не было. Я не считаю себя знатоком футбола, но мне казалось, что на поле играют две команды класса «Б». 
Помню, как Володя Маслаченко, следя за перепиской, говорил возбужденно, что при такой игре
олимпийского золота нам не видать. И он оказался прав.
Ми переписали первый тайм ровно за минуту до выхода в эфир, и я помчалась по винтовой лестнице на второй этаж на связь с Москвой. Там уже безумно нервничали, когда я подбежала к микрофону и сказала Перетурину:
— Запускайте мотор. Выходим без команды. А когда начали показывать первый тайм, Луиджи
Барони обрадовал нас, сообщив, что параллельно с первой он уже переписал 15 минут второй половины игры. И спокойно, попивая кофе, мы взялись за второй тайм.
Я приходила на работу к шести утра, когда в видеоцентре еще никого не было, и направлялась в 
специальную монтажную, где каждая европейская страна могла делать небольшую собственную программу. Я делала сюжеты для программы «Время». Разыскать в видеопленках прошедшего дня интересные кадры для «Времени» было не просто, если учесть, что и на эти поиски и на монтаж у меня был час-другой... 
С Еленой Вайцеховской, например, мне откровенно повезло — в предыдущий день я работала на финале женских прыжков с десятиметровой вышки. На эту программу было отведено тридцать минут, в течение которых можно показать лишь два заключительных прыжка — седьмой и восьмой — каждой финалистки. Так и решили. 
С первых прыжков борьбу за лидерство, как и предполагалось, повели шведка Кнапе и наша Калинина. Близко к ним держались две американки — Уилсон и Брайли. Вайцеховскую, которую, как мне говорили, послать в Монреаль решили лишь в последний момент, никто в расчет не принимал. Она, конечно, старалась в меру своих возможностей, но создавалось впечатление, что ее возможности не очень-то велики.
И вдруг перед шестым прыжком Вайцеховская заявляет невероятно высокий коэффициент трудности — 2,9. Авантюра? Но она как закрутит — два с половиной оборота назад да еще согнувшись! И, набрав с одного раза более шестидесяти баллов, вышла вперед.
Седьмой прыжок, с которого и начиналась наша тридцатиминутная программа, Вайцеховская выполнила в том же стиле. Лидерство уже давило ее, она могла дрогнуть — и это невероятно, но она не дрогнула. Тут и Уилсон и Кнапе сработали на своем классе, но Вайцеховскую уже не достали. Ей надо было теперь только не смазать последний прыжок. И она его не смазала. 
А шестой — чемпионский! — прыжок Вайцеховской я включила на следующее утро в программу «Время». И наши телезрители дважды — прыжок был повторен в замедленной съемке — увидели, как Золушка стала принцессой.
Все последующие дни я монтировала конный спорт и, признаться, несколько ошалела от бесконечных коней. Надо бить, очевидно, большим знатоком этого дела, чтобы день за днем, например, любоваться нюансами выездки. Я делала очередную отметку в монтажном листе и кричала финскому коллеге Раймо Пильцу, который работал за ширмочкой на соседней видеомашине:
— Раймо, кто бежит?
Ему досталась легкая атлетика, и я ему немного завидовала. Когда бежал великий Вирен, Раймо сам оповещал об этом всю монтажную — финнов, да и вообще скандинавов, у нас работало много. А если в центре внимания был кто-нибудь из наших легкоатлетов, Раймо вспоминал обо мне, и я подходила к ширмочке, чтобы взглянуть хотя бы одним глазом, как метает молот Седых или бежит Казанкина. Но больше всего я хотела увидеть Фаину Мельник и предупредила Раймо, чтобы он сразу позвал меня, как только покажут Мельник.
В определенном возрасте каждая спортсменка все чаще задумывается о том, что пора, наконец, стать матерью. По себе знаю, какая это проблема: кто знает, восстановишь ли прежнюю форму, родив ребенка? Но говорить об этом публично почему-то не принято, хотя, по-моему, это просто ханжество.
В конце прошедшего декабря, когда ведущие телеграфные агентства мира признали Фаину Мельник лучшей спортсменкой года, я несколько дней висела на телефоне, разыскивая ее. И наконец нашла в каком-то маленьком болгарском городке, где, заканчивая тренировки, она собиралась встречать со своими друзьями Новый год. Мельник, естественно, мне сказала, что ее ближайшие планы предопределены Олимпийскими играми, которые она мечтает выиграть. После чего я спросила, каковы ее личные планы. И с подкупающей откровенностью она мне  сказала, что привыкла быть знаменитой и жить у всех на виду, но все больше завидует тем женщинам, которые живут семейной домашней жизнью. «Хочу рожать детей»,— сказала она. 
Дискоболки вошли в свой сектор в тот день, когда выездка у меня уже завершилась и начался конкур. Эти конные состязания более увлекательны для обычного зрителя, и, чтобы составить полноценную программу, надо было следить не только за лидерами. Отмечая в своем монтажном листе, кто прыгает, я спешила к ширмочке и, посмотрев, допустим, куда улетел диск Эвелин Шлагк, тут же устремлялась назад, ожидая, когда Раймо вновь позовет меня. 
После того как Шлаат из ГДР в первой же попытке послала диск на 69 метров, я, понимая, что этот результат должен был ошеломить Мельник, стала тревожиться за нее. Мельник предстояло теперь выступать на пределе своих возможностей. Лицо ее было бесстрастно — держала марку, но движения выглядели излишне торопливыми. Эта судорожность движений и выдавала ее состояние. Броски у нее не ладились.
В пятой попытке она готовится к броску немыслимо долго. Начинает делать размах, а заставить себя бросить не может. Мне казалось, я понимаю, что с ней происходит. Бот сейчас, пока она еще не бросила, все в ее власти, а если и в этой попытке она не пошлет диск дальше Шлаак...
Дважды она превышала замах и шла проверить, сколько может сделать шагов, раскручиваясь. Это допускается правилами, нельзя только выходить за пределы круга — тут уж попытка будет засчитана.
А Мельник сгоряча заступила... Но после долгих споров судьи все же простили мировой рекордсменке эти несколько сантиметров заступа, и яростно, с истошным криком она метнула диск. Вся наша интернациональная компания, собравшаяся около экрана, подхватила этот ее крик. Как бы пытаясь помочь Мельник, наши ребята (я была единственной женщиной, работавшей в видеоцентре) кричали вдогонку ее диску... 
Но этот бросок вывел ее лишь на второе место. Я-то, едва услышав отчаянный крик Мельник, сразу поняла, что она проиграла. Я болела за нее и чувствовала все очень остро.
На последнюю попытку Мельник Раймо даже не стал меня звать. Ее пятая попытка оказалась лучшей, но вечером судейская коллегия, удовлетворив протест команды ГДР, аннулировала пятую попытку Мельник, что позволило другой спортсменке из ГДР переместиться на третье место. Мельник же оказалась теперь четвертой.
Не пройдет и месяца, как в Варшаве Фаина Мельник победит олимпийскую чемпионку Эвелии Шлаак. Очевидно, это немного утешит ее...
Драму Мельник я могу сравнить только с драмой американца Стоунза, которому, как и Мельник, заранее прочили золотую медаль в Монреале. Рекорд Стоунза в прыжках в высоту столь же фантастичен, как и рекорд Мельник в метаний диска.
Но вот Стоунз дважды сбивает планку на высоте 2,23 — тренировочной для себя высоте. Эту высоту уже взяли поляк Вшола и канадец Джой — оба юные, длинноногие, длинноволосые — и, не скрывая своей радости, они обнимаются.
Стоунз долго готовится к последней попытке, никак не решаясь начать разбег. И ждешь, когда же все это кончится — уже нет сил видеть его лицо, эту маску отрешенности, на которой все явственнее проглядывает обреченность.
Стоунз сбивает планку, а Вшола берет и 2,25. И они с Джоем опять обнимаются, ликуя, что победили этого Стоунза. А Стоунз сидел на скамейке и, начиная, было,расшнуровывать шиповки, ронял руки, заново осознавая, что он проиграл.
В половине второго ночи я включила у себя телевизор и опять увидела эти кадры. Канадское телевидение без конца повторяло их — юный Джой завоевал для Канады пятую серебряную медаль. Золото хозяевам Игр не досталось.
Когда в единственный свой выходной день ми с Владимиром Маслаченко решили заглянуть в монреальские магазины, то в первом же магазине увидели работающий телевизор.
— Смотри, как они показывают марафон! — воскликнул Володя.— С вертолета показывают.
И мы простояли в магазине у телевизора, пока не кончился марафон.
А однажды у меня видался свободный вечер, и я решила, наконец, отоспаться. Уже легла, но телевизор не выключила. Посмотрю, думаю, еще минут пять — десять!..
Но начался финал мужского гандбола, и я увидела, как наш странный вратарь — на первый взгляд он походил на флегматичного увальня и почему-то стоял в воротах, подняв руки,— демонстрирует не просто высшее мастерство, а играет на пределе возможностей. Это был тот случай, когда понимаешь, что пред тобой чудо. 
Михаил Ищенко тащил мячи из любого угла, отбивая их и руками и ногами! Парировал и семиметровый штрафной, которой был знаменитый румынский нападающий Бирталан.
Уже явно проигрывая нам, румыны — а они считаются лучшими гандболистами мира — вновь получают право на семиметровый пенальти. Бирталан уже бить не решается. Бьет Луку, который тоже способен послать мяч в ворота со скоростью сто километров в час. Ищенко выходит вперед — на трехметровую отметку. Расстояние между ним и румыном, бьющим пенальти, сокращается до четырех метров. И с этих четырех метров Луку направляет мяч прямо в голову нашему вратарю, но тот не отклоняется и принимает мяч лбом...
После этого он приседает, к нему подбегают врач, тренер, но проходит несколько минут, и Ищенко вновь становится в ворота и играет столь же бесстрашно, как и прежде.
— Вратарь сумасшедший,— звонит мне Маслаченко,— вратаря возьми обязательно.
Это он говорит о программе «Время», и я решаю окончательно, что победу наших гандболистов покажу через вратаря.
А знаете, что сам Ищенко скажет позднее об этом матче?
— Удар мячом по лицу с такого расстояния — это почти нокаут. Но если хочешь стоять в гандбольных воротах, надо уметь держать удар. Да, в этом матче я сыграл почти на сто процентов. Почему почти? Я пропустил два мяча, которые обязан был брать. Две «шпонки» все же залетели в мои ворота... 
А, объясняя, почему он стоит в воротах, подняв руки, Ищенко скажет, что руки у него большие и тяжелые и мяч может уже пролететь, прежде чем их поднимешь. Вот в чем дело, оказывается.
На следующее утро я монтировала программу «Время». Мне помогал финский оператор Калеви Юсивиори. Я любила работать с Калеви. Когда мы уставали, он всегда говорил: «Пора поиграть в теннис»,— и, поднимаясь из-за стола, свободными размашистыми движениями имитировал игру. Он сам немного играл и хорошо знал мое теннисное прошлое. Калеви не просто технически мне помогал. Он по-настоящему вникал во все, что я делала. В наших «телевизионных Играх» торжествовал подлинный олимпийский дух.

Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области