RSS

Информационный сайт JohnnyBeGood

{mainv}
Как Ивана Ярыгина уговорили всех побороть
Леонид Плешаков
Когда о человеке рассказывают небылицы, хочется обо всем расспросить его самого.
После Мюнхенской олимпиады одним из героев спортивных легенд стал красноярский борец вольного стиля Иван Ярыгин. Золото, завоеванное им в полутяжелом весе, никого не удивило: до этого он уже выигрывал чемпионаты Советского Союза и Европы. Так что его победа «планировалась».
Удивляло другое: все семь встреч в Мюнхене он выиграл «чисто», затратив всего 12 минут вместо 63 «положенных». При этом, утверждали очевидцы, всех соперников Ярыгин уложил на лопатки одним и тем же приемом. Говорили, что Иван настолько силен, что не особенно заботится о защите. Правилам вопреки, он спокойно разрешает сопернику захватить свои ноги, а потом неожиданно подламывает его под себя и тут же туширует.
Статистика все это вроде бы подтверждала: семь побед за 12 минут — менее двух минут на схватку. Провести много приемов и вправду не успеешь: один-два от силы.
И все-таки кое-что в этих рассказах смущало.
В свое время через мои руки прошло немало борцов, сам я побывал, как говорится, в руках у многих. Но не помню, чтобы кому-либо слепо везло все время. А легенды, они всегда были. Об уникальных приемах. О борцах-счастливчиках, под которых соперники сами валятся на лопатки. О железных силовиках, готовых любого скрутить в бараний рог. Мало ли легенд рождает фольклор трибун!
На Московской универсиаде я разыскал Ярыгина. Пересказал все, что слышал о его победах в Мюнхене. Спросил, что сам он думает по этому поводу Иван засмеялся:
— Сочиняют.
— А все-таки?
— На Олимпиаду слабые борцы не приезжают. На силе и одном-единственном «коронном» приеме в чемпионы не проскочишь. Любую «коронку» быстро расшифруют, подберут контрприем, и тогда не то что чистую победу — очко не выиграешь.
— Чем же побеждал ты?
— Боролся.
Мне понятно, почему он не особенно идет в разговор: то, что со стороны в его борьбе кажется сверхъестественным, для него логично и единственно верно. Но я знаю: его память хранит каждую схватку. Та особая борцовская память, когда, кажется, не мозг, а сами мышцы помнят все — от первого рукопожатия соперника и до объявления судьей твоей или его победы. От этого не уйдешь. Это уже навсегда осталось в тебе, будто твои мускулы до сих пор ощущают железную хватку чужих рук, будто сейчас ловишь то короткое мгновение, когда соперник пойдет на прием и ты должен упредить его, потому что упустить это мгновение — значит проиграть.
Я знаю это, потому и прошу:
— Ты можешь рассказать о каждой своей встрече на Олимпиаде?
— Конечно. Первым был швейцарец. Я ему сразу «мельницу» сделал, он замостил, ну и я его уж тут дожимал на лопатки.
— А детали?
— Какие детали — на все ушло 27 секунд!
— Ну хотя бы как это произошло? Как проводил эту «мельницу»?
— Видишь ли, она у меня несколько необычная: как я, ее никто не делает. Начинаю прием, вроде бы из стойки хочу перевести противника в партер — резко тяну за «скрестную» руку. Он, естественно, защищаясь, сразу ноги расставляет и выпрямляется, а я уже нырнул под него, голову поглубже засунул и дальнюю ногу ловлю. Ну, а потом запускаю, как со второго этажа. Либо на лопатки, либо на мост.
У Ивана 1 метр 87 см росту. Даже если он бросит не с прямых ног — замостить сложно. А ведь он не просто бросит, а еще и навалится всеми своими ста килограммами, руку захватит, ноги, главную твою опору, постарается «отключить». Попал к нему на «мельницу» — искать спасения поздно.
— Но противник может и не попасться на твою хитрость. Не то что поймет ее раньше — просто не среагирует на перевод.
— Ну и хорошо: я его переведу в партер — это уже очко или два. А там еще что-то сделаю. Вообще меня не особенно огорчает, если не удается провести задуманный прием сразу. В конце концов и противник выходит выигрывать, и смысл борьбы не в том, чтоб победить его силой, интереснее — обыграть. Сила нужна. Техника, выносливость, способность тактически верно строить схватку тоже. Но не только это. Не менее важны хорошая координация и умение делать связку из знакомых тебе приемов.
С моим нынешним тренером Дмитрием Миндиашвили я встретился в 1968 году. В то время он уже не выступал, но на тренировках любил повозиться на ковре. И не только приемы показывал — а знает он, наверное, все, какие только мыслимы в борьбе,— но мог и любого средневеса и полутяжа так уработать, что уходишь с ковра, вроде под трамваем побывал. Так вот, объяснял он приемы, все эти борцовские премудрости, но не просто, а учил проводить в связке, чтоб из одного захвата я мог сделать два-три разных броска, чтоб при одинаковом начале получалось несколько разных концовок, чтоб умел с одного приема сразу же переходить на другой, третий.
Это особенно удобно, когда соперник попадается чуткий: не успеешь начать что-то, а он уж контрит или защищается. Сразу делаешь другое, чего он не ждет. Так и со швейцарцем получилось: начал переводом, а кончил «мельницей».
— Кто был следующим?
— Полутяж из ГДР. Сделал ему «отхват»: заплел своей левой его правую ногу — он, видно, ожидал какую-нибудь хитрость, а я просто силой бросил его на мост и дожал.
Третьего, канадца, ложил два раза. Сначала перевел в партер, после «растяжки» поставил на мост и тушировал. А рефери-иранец почему-то решил, что это запрещенный прием, и не засчитал победу. Неприятная это штука, когда думают, что ты борешься нечестно. Пришлось еще раз повторить все в той же последовательности: партер, «растяжка», мост, лопатки. Теперь рефери дал «чистую» победу: видит, все правильно.
— Но ведь, в точности повторяя прием, ты рисковал: соперник его уже «прочувствовал», мог подготовиться.
— Так-то оно так. Но надо же доказать свою правоту. К тому же никто не ждет, что ты настолько
обнаглел, что станешь тут же повторять прежний прием. Но если бы он успел подготовиться, я сделал бы что-нибудь другое.
Потом был итальянец. Этого положил «двойным нельсоном», классическим приемом из классической борьбы. Предпоследняя схватка была с монголом. Опять в партере положил. Он сам помог. Я ему хотел «растяжку» сделать вправо, он расстелился по ковру в другую сторону, чтоб я не мог его перевернуть на мост. Естественно, пришлось мне перелезать на левую сторону, чуть-чуть только за подбородок попридержать. И все,
— Ты пропустил еще две встречи.
— Одну уже не помню. А другая — с венгром Чатари была самой трудной за всю Олимпиаду. Это очень опытный и сильный борец. Выиграть у него по очкам, и то считается честью. Ну и я настроился «пахать» все девять минут. Боремся, я помаленьку очки набираю. Под самый конец вижу: победа в кармане. Перевел Чатари в партер, дай, думаю, попробую положить. И что-то такое изобразил — сам не знаю, как этот прием называется,— и он на лопатках.
Мы сидим с Ярыгиным в номере гостиницы, где расположилась команда советских борцов, выступавших на универсиаде. Этот день, как и предыдущий, прошел для Ивана успешно: он легко уложил своих соперников на лопатки и вышел в финал с «нулем», без штрафных очков. Нынешние его соперники послабее тех, что были в Мюнхене, и я, честно говоря, удивился, когда он предложил пойти в холл и посмотреть телевизионный спортивный выпуск, где должны были показать его встречу с кубинцем. Я спросил:
— Что, очень трудной была схватка?
— Да нет, Просто первый раз в жизни боролся с негром. Интересно, как это выглядит со стороны: я рыжий, а он черный.
Эту встречу в выпуске показали полностью. Но заняла она меньше минуты. Кубинский борец был сутуловат и явно уступал по классу Ярыгину. Иванова мощь и громкие его титулы должны по идее любому внушить почтение. Это понятно. Но тут дело пошло дальше. Когда они сошлись в центре и Иван взял кубинца за руку, тот вздрогнул. Я знаю, это не страх, но боязнь в обычном понимании слова (борьба — спорт не для трусливых). Это получается помимо воли, когда перед встречей с сильным противником перенервничаешь, перегоришь и после никак не можешь собраться, бьет вроде озноба. Необъяснимое, непреодолимое напряжение сковывает всего, и стоит сопернику сделать самое безобидное движение — уже не ты, а кто-то другой, сидящий в тебе, сжимается в комок, готовый к защите, вздрагивает.
Я знаю, это не страх. Это хуже страха: твой организм, твои набрякшие от силы мускулы сами предают тебя, Что толку в их силе, если они не могут расслабиться и сработать в то единственное мгновение; когда это необходимо!
Кубинец проиграл еще до схватки. И на ковре старался лишь оттянуть развязку.
Иван легко перевел его в партер. Старательно заплел ноги. Сделав вид, что хочет забрать левую руку соперника, он тут же вышел на «полунельсон» и стал медленно уходить вправо.
Теперь кубинца могло спасти лишь чудо. Ему надо бы распластаться по ковру, сбить со своей шеи руку Ивана, уползать за спасительный край. А он жался в комок, будто надеялся перетерпеть ярыгинский натиск, будто верил, что у того вот-вот иссякнут силы и он ослабит напор.
Но Иван все дальше уходил вправо. Ног не расплетал. А рука, как мощный рычаг, нашедший точку опоры на затылке соперника, переворачивала его на спину.
— Что ж он не ползет?— спросил я Ивана, сидящего рядом со мной и смотревшего на экран телевизора.
— Кто его знает... Да уже и поздно, пожалуй, раньше бы надо...— сказал он.
А другой Ярыгин, с экрана, медленно перевалил противника на бок... на мост... немного вытянулся, чтобы не дать тому, опершись на ноги, замостить, и посмотрел краем глаза на припавшего к ковру рефери. Арбитр заглядывал в узкий просвет между ковром и лопатками кубинца. И когда просвет пропал, он засвистел.
У классных борцов телосложение обычно на зависть, а Иван развит настолько гармонично, что никакими сравнениями не передашь его мощь и удивительно сбалансированные пропорции. Под его тонкой, белесой, как у всех рыжих, кожей нет ни жиринки — только мышцы. Они рельефно бугрятся даже в покое. Но это не короткий мускул штангиста, готовый на мгновенную мощь, а длинная, эластичная мышца борца, способная долго и тяжело работать, умеющая расслабиться и взрываться в нужный момент всей потаенной энергией. Даже если бы Иван не сказал, что на тренировках по два-три часа кряду не уходит с ковра, я понял бы это и так по чеканной четкости его тренированного тела, По его крепкому рукопожатию не трудно было догадаться о надежности и силе его захватов. А чуть расслабленная походка нисколько не обманет: на ковре он встанет
монолитной скалой, сдвинуть которую сможет не всякий полутяж. Ко всему этому — филигранная техника.
— Меня, честно говоря, удивило,— спрашивал я,— как ты боролся в предыдущей схватке. Заранее было ясно, что выиграешь. А когда перевел в партер и сделал захват — тут уж «чистая» победа была обеспечена. Почему же ты медлил, не форсировал туше? Почему все время подстраховывался правой рукой, уползал в сторону, в любой момент готовый к защите, даже тогда, когда кубинцу ничего не оставалось, как ложиться на лопатки? Разве класс соперника требовал такой старательности?
— Бывают, конечно, партнеры, у которых можно выиграть вполсилы. Но уверен, что даже с ними нельзя вполсилы бороться. Рано или поздно кто-нибудь накажет тебя за пренебрежительное отношение к слабым. В свое время на первенстве Красноярского края был у меня такой случай. Я тогда еще не обладал нынешними титулами, но у себя, в Красноярске, считался сильнейшим и в полутяжелом и в тяжелом весе. Так вот, отборолся я со всеми досрочно, чемпионом стал, а другие еще между собой отношения выясняют, за призовые места борются, И тут приходит один человек, которому я очень хотел показать, как умею бороться. Девушка, короче. Кинулся я к своему другу Саше Артемьеву, он абаканский, с Черногорки, давай, мол, выйдем, поборемся— вроде показательно. В нем килограммов 130, во мне и ста нет. Эффектно все выглядело бы. А Саша говорит: «Если выйду — сразу лягу». Он меня знал, знал, что прежде чем положу, руки-ноги так уработаю, что после и не поднимешь, лучше вовсе не сопротивляться, сразу лечь на лопатки. Но меня это не устраивало. Говорю ему: «Выстоишь шесть минут — подарю новое шерстяное трико». Материальное стимулирование сработало. Вышли мы на ковер. Я сразу в атаку. Ноги у него толстые, как телеграфные столбы. Еле-еле зацепил одну и пошел на бросок через себя. Красиво я так прогнулся, круто. Саша как стоял, так и стоит. А я во все лопатки на ковер грохнулся. Судья свистнул, поднял Сашину руку. Конечно, мог бы ему победу и не присуждать: не он положил меня, просто я улегся. Но мог и присудить. Пришлось трико отдать. Но я даже не расстроился. Воспринял как урок: на ковре дурака валять опасно. Между прочим, впервые выиграть звание чемпиона страны мне в какой-то степени помогло то, что я был «темной лошадкой», и признанные фавориты не приняли меня всерьез. Тогда в Махачкале собрался цвет полутяжеловесов страны: Гулюткин, Атаманов, Лиива, Лисафин, Барукаев. У каждого опыт международных встреч. А я был просто мастером спорта из Красноярска. Выиграл я тогда шесть схваток, в одной сделал ничью. Но каждую мою очередную победу воспринимали как случайность, посмотрим, мол, как он дальше будет бороться. А смотреть уже было некогда: я вышел в финал, «серебро» обеспечил, и встреча с Гулюткиным должна была решить, кому достанется золото. Первый период он выиграл, а во втором я не дал ему уйти с моста. Прихватил понадежнее, ноги «отключил», и все — туше. На следующий год на Спартакиаде народов СССР Гулюткин, правда, отыгрался.
— Гулюткин сейчас твой самый опасный соперник в стране?
— Да. Я настраиваюсь «пахать» с ним все девять минут. Я его знаю наизусть, а он — меня, так что выиграть очко друг у друга нам очень трудно. У него «коронка»: ловит за голову и руку и силой переворачивает в сторону. И в ноги он проходит хорошо. Держит руку снизу и так технично и резко проходит, что просто диву даешься.
— А контрприем есть?
— Я нашел. Когда он хочет меня за голову поймать, нужно выше стоять, идет в ноги — тоже есть защита. Но все-таки на последнем первенстве Союза в Красноярске он меня поймал за голову и очень даже прилично. Схватку я выиграл и чемпионом стал, но первый период был за ним.
— Ты зевнул и случайно помог ему?
— Нет. Он сам на этот прием хорошо затаскивает без твоей помощи. Это его хлеб. Он свое дело знает. Единственный мой козырь — я на пять лет моложе, поэтому дыхание у меня чуть-чуть лучше. Он устает быстрее. На темпе пока и могу выиграть. На другой день мы встретились с Ярыгиным снова. Ему предстояла финальная схватка с американцем Баком Дедричем, и он уже начал исподволь готовиться. Натянув теплый тренировочный костюм, Иван разминался, разогревал мышцы и на ковер поглядывал, только когда там боролись его товарищи.
Дедрич — чемпион США, член сборной своей страны, участник первенств мира и Олимпийских игр. Но, я знал, соперник он не из самых опасных, а потому решил продолжить с Ярыгиным разговор. Но Иван на мои вопросы отвечал без охоты. И я оставил его в покое, стал ждать поединка.
Когда канадец Тейлор вызвал их на ковер, оба казались спокойными. Конечно, внешне. Спокойными они станут после, через минуту-другую, в борьбе, а теперь умело скрывают свое естественное волнение: сказывается опыт. Американец старательно обозначает активность, идет на захват ног, пытается делать броски, в какой-то момент он даже ухитряется перевести Ивана в партер. Не опасно, всего на очко. Две попытки Ярыгина бросить Дедрича успеха не имели. Первый период закончился вничью: 1 : 1. В перерыве седой и поджарый американский тренер, массируя спину и руки своего подопечного, что-то шептал ему на ухо. Иван сидел в своем углу злой. Кто-то обмахивал его полотенцем, вытирал пот. А он смотрел в одну точку и злился.
Когда они снова сошлись в центре ковра, Иван сделал отхват левой и начал было бросок, но Дедрич успел среагировать — двумя руками обхватил Иванову ногу и замер, согнувшись, сам ничего не делая, но не давая провести прием и Ярыгину.
Трибуны зашумели, стали выкрикивать советы, будто те двое на ковре могли что-то понять в этих криках, будто сейчас они могли слышать хоть что-то, кроме своего тяжелого дыхания да монотонного гула, в котором ни за что не различишь отдельных голосов.
Так кружились они по ковру еще минуты две. Иван все старался понадежнее заплести ногу, а Бак страховал ее мертвым захватом рук. Но в какой-то момент Иван все-таки его обманул. Он отпустил свой зацеп, а Дедрич не успел выпрямиться и тут же оказался в партере. Ярыгин левой рукой крепко прихватил его плечо и голову, правой дотянулся до дальней пятки, стал сгибать Бака в дугу. Честно говоря, я не хотел бы сейчас оказаться на его месте. Я представил, как у Бака сразу сбилось дыхание, как хмельная от натуги кровь бросилась к голове, как он почувствовал свою беспомощность и беззащитность в стальных тисках Ивановых ручищ, которые все подтягивали его ногу к бороде, скручивали шею и гнули голову вниз, а потом перевалили его на спину и припечатали к ковру лопатками...
Я понял, почему его боятся соперники. Он не просто может выиграть, а сделает это так добросовестно, что не оставит ни единого шанса не то что на победу, но даже на сопротивление и достойный проигрыш. Стремление к добротности, с трудом заработанному результату, на мой взгляд, прирожденная черта его характера. И проявляется она во всем.
Вырос Иван на берегу Енисея в поселке лесников Сизая. Две речки — Сизая и Голубая,— сбегающие с безлесых сопок, таскылов, бедны рыбой. А Иван любит рыбалку. Поэтому гонит с братьями на моторке сначала 37 километров вверх по Енисею до устья Кинтегиря, а потом еще 120 километров до того места, где эта река перегорожена порогами.
— Иной раз перед порогами лодок пятьдесят—сто соберется. Хариус тут тоже ловится, но мы всегда пробираемся выше. Конечно, риск есть, перевернуть может в два счета, о камни побьет, да и тяжело по шеверам тащиться. Зато настоящий хариус — за порогами.
И в этих хариусах за порогами — то же Иван.
Здесь мне все ясно.
Другое дело — его путь в большой спорт. Тут даже самому Ивану не все ясно.
У его родителей, Сергея Николаевича и Евдокии Павловны, росло шесть сынов и четыре дочери. Заработки у кузнеца известно какие, так что дети рано начинали помогать в хозяйстве. Зато росли крепкими. Благо, что и наследовать силу было у кого. С особым восторгом Иван вспоминает деда Павла. Был тот бородат, высок, широк в плечах и в восемьдесят лет обладал огромной силой. Он никогда ничем не болел. И когда однажды на пасху дед вернулся домой после веселого застолья с дружками и заявил, что сегодня помрет, никто его слов всерьез не принял. А он и вправду лег на лавку и к вечеру преставился.
Может, я и ошибаюсь, но в Ивановом сказе я уловил не только внуков восторг перед дедовской силой, но и перед его твердым словом. Сказал — сделал.
Даже в деле, крайне печальном и огорчительном, дед остался все тем же кремнем, каким был всю жизнь: родных о своей смерти оповестил не по пьянке, не из желания вызвать жалость, а просто как бы сообщил о предстоящем факте.
Пусть поселок Сизая и не назовешь медвежьим углом, но лежит он все-таки вдали от признанных спортивных столиц. Тем более удивительно, что в семье Ярыгиных выросло столько спортсменов.
Старший брат Ивана, Василий, мастер спорта по боксу, младший, Александр, пошел по Ивановым следам, стал мастером по борьбе, чемпионом страны среди юниоров. Самый младший, Николай, пока что копит силу по системе, разработанной Иваном, тоже, видимо, станет хорошим борцом.
Ну, у последних двух все ясно: перед глазами пример брата. А как же начинал Иван? Рассказывает он об этом с нескрываемым удивлением:
— До пятого класса учился я хорошо: без троек. Потом увлекся футболом, да так, что готов был гонять целый день напролет. Успеваемость пошла на убыль. Родители, конечно, недовольны. Отец вообще считал футбол пустым занятием, когда по дому столько работы. Да и учебе помеха. Но я тогда твердо знал свой жизненный путь: после десятилетки сразу женюсь, поставлю дом, куплю корову, детишек заведу. Нужно только обрести крепкую профессию. Такой мне казалась специальность шофера. Уехал в Абакан в школу шоферов. Все свободное время играю в футбол. В воротах стою.
И тут как-то подходит ко мне Владимир Ильич Чарков, тренер по борьбе, предлагает прийти на занятия. «Нет,— говорю,— я футбол люблю». Борьба для меня была тогда загадкой. Бокс — понятно, перчатки брата всегда дома висели. А борьбой в Сизой никто не занимался. Но Чарков не отступился. Как то пошли мы группой в театр — жена Чаркова там режиссером работала,— опять меня встретил Владимир Ильич, стал уговаривать. Хитро так преподнес: «Насчет тебя крупный разговор был. Из Москвы приезжали»...
Я, парень деревенский, уши и развесил. Умом понимаю: откуда это вдруг обо мне в Москве узнали, если я никогда не боролся. А слушать все-таки приятно. Короче, затащил он меня в зал, стал учить. Быстро дело пошло. Вскоре поехали на первенство края по юношам. Выиграл. Еду в Орджоникидзе на ЦС «Труда»— тоже победил. Оттуда в Баку — на юношеское первенство страны. Кого-то победил, но две встречи проиграл. И как-то сразу все надоело. Самолюбие, что ли, заело — не знаю. Только бросил я Абакан, поехал домой. Шоферские права к тому времени уже получил. Жениться, правда, передумал. Да и какая женитьба, если осень — скоро в армию идти. Решил напоследок дома отдохнуть, порыбачить да по тайге походить. А тут как раз отец
с мужиками собрались в тайгу лес валить, километров за 170 от поселка. Я с ними. Где отцу помогаю, где рыбачу, В тот раз я, кстати, поймал самого большого тайменя в своей жизни — на шесть килограммов. Другие по двадцать, по сорок ловят, а мне не попадались такие.
Так вот, стою я как-то на берегу, по быстрине «мыша» плавлю — это такая приманка для тайменя из медвежьей шкурки или волоса,— вдруг вверх по реке мотор стучит. Подходит лодка, а из нее Чаркчов выпрыгивает. Откуда, думаю, он тут взялся? А Владимир Ильич сразу быка за рога: «Ты представляешь, Иван, что ты с собой делаешь?» «А что я такого делаю?» «Ты подумал о своем будущем?» «Еще бы: сначала армия, потом шоферить в тайге буду...» «Нет, Ваня, не это тебя ждет. Ты будешь, Ваня, служить в Красноярске и тренироваться по вольной борьбе у Дмитрия Миндиашвили. В 1969 или 1970 году ты станешь чемпионом страны. Через год выиграешь первенство Европы, а в 1972 — Олимпийские игры...»
Честно скажу, я ни одному слову его не верил.
Кой-какой опыт у меня уже был, чего стоят победы на ковре, я знал и считать умел. Была осень 1967 года, а до завоевания титула чемпиона СССР, по раскладу Чаркова, мне оставалось всего два-три года. Срок нереальный. Это я понимал. Но молчал, так как не хотелось обижать: очень уж с душой он говорил. Просто — выступал. Как оратор. А Чарков понял меня не так, решил, что сомневаюсь, стал еще больше наседать. Потом за отца принялся. Тот крепился-крепился и сдался: «Пусть борется». И стал я опять бороться.
Но самое удивительное: все совпало слово в слово.
До сих пор понять не могу, как это получилось.
Действительно, служить я начал в Красноярске, а тренировался у Миндиашвили: он вел сборную края.
Выступал и по вольной, и по классике, и по самбо. Однажды заявили даже на молодежное первенство по дзю-до. Норму мастера спорта в армии выполнил раз пять, но не оформлял, боялся, переведут в Москву, а куда я без Сибири? В 1969 году выиграл молодежное первенство Союза, через год — по взрослым. В 1971 — Европу, а в Мюнхене — Олимпиаду. Когда спрашивают, кто мой тренер, я называю двух: Чаркова и Миндиашвили: один открыл меня, научил бороться второй.
Вот скажи мне: как это Чарков все мог предугадать? Не о себе ведь говорил, о другом человеке.
Жизнь в таежном поселке давно в прошлом. Нынешняя — сплошные разъезды. Америка, Япония, Иран, Франция, ГДР, Болгария, ФРГ — все страны и не перечислишь, где он бывал, боролся, побеждал. У классных спортсменов судьбы схожие: много ездят, видят, много нервничают, много отвечают на одинаковые вопросы. Это неизбежно. Это так. И где-то в каждом проглядывает уже не его личность, а какой-то обобщенный образ спортсмена экстракласса. И занятия схожие. И хобби и взгляд на себя, на свое дело. Футболист считает, сколько матчей сыграл за сборную и сколько забил голов. Легкоатлет наизусть, как стихами, сыплет секундами, сантиметрами и их долями. Штангист — килограммами.
Боксер — боями и нокаутами. Не скажу, что это плохо. Но это однообразно.
У Ивана этого, к счастью, нет. Он не знает, например, сколько раз выходил на ковер и сколько побеждал. Случайно заговорили о Тегеране. Оказывается, он там был: три раза, выиграл Кубок шаха.
— Чего же ты не сказал мне?— спрашиваю.
— А чего говорить? Одни и те же люди приезжают на все большие турниры. Ничего интересного.
А знаете, как Иван женился? Он познакомился с Наташей давно. Она еще девчонкой прилетала в Красноярск из Башкирии погостить к сестре на летние каникулы. Сестра жила в одном подъезде с Иваном. Так они познакомились, потом Наташа писала Ивану письма. А однажды в Уфе были соревнования, и они встретились снова.
— Я говорю: «Давай поженимся». Она: «Согласна». Кончились соревнования. Приехала она в аэропорт вроде бы меня и команду нашу проводить, а сами мы уже решили: летит со мной в Красноярск. Миндиашвили узнал, говорит: «Вы что, с ума сошли? Разве можно так тайком девчонку от родителей увозить? Они от переживаний помереть могут!» Отправили команду, едем вместе с Миндиашвили к Наташе домой свататься. Ну, начал Миндиашвили издалека, цветисто так, как настоящий сват. Мой будущий тесть не сразу понял, куда дело клонится, а понял — на дыбы, «Молода она, сначала пусть десятилетку кончит!» Ну я тут и брякнул: «Школу она
и замужем окончит. А будете упираться — не отдадите добром, так увезу. Мне ваше благословение не особо-то и нужно. Тренер вот настоял, а так бы я уж к Красноярску подлетал». Тесть даже в лице изменился. Побелел. Теперь я понимаю, нельзя такие вещи отцам дочерей говорить. А тогда молод был да и глуп. Нужно бы мне за это сразу по шее надавать. Да кто сладит? Миндиашвили из кожи вон — дипломатию разводит, мою глупую выходку замять старается. В общем, сладились. Летели на Енисей вместе. Выхлопотали в Красноярске решение на регистрацию брака: паспорт у жены уже был, а восемнадцати лет еще не исполнилось. Школу она, конечно, тут кончила. Думаю, и дальше учиться будет. Пока, понимаешь некогда. Сначала дочь родилась, теперь вот сын. Представляешь — ей девятнадцать только, а уже двое детей?
— Куда торопишься? — говорю я Ивану,— Пусть бы сначала училась, профессию получила. Ты-то вот учишься в институте, юристом собрался стать.
— Надо, — со смешком объясняет он. — У отца было десять детей, у тестя — одиннадцать. Чем я хуже? Если не десять, то пятеро будет обязательно. А выучиться всегда успеет.
Он смеется, но говорит всерьез. Детей он любит и хочет, чтоб их было у него много. И я что-то не
вспомнил никого из наших спортивных «звезд», решившихся на такую семью.
Ивану не раз предлагали перебраться из Сибири в места поуютнее. Не едет. И, зазывая меня к себе в гости, он убеждает самым безотказным, с его точки зрения, доводом:
— В тайгу махнем. В такую глухомань, где никого нет. Только охотничья избушка, а в реке хариус...
Когда он приезжает в Сизую после очередного триумфа, отец уже не вспоминает, что сын пошел не тем путем. Гордится Ивановыми победами: шутка ли, его сын — самый сильный в Европе и в мире.
А мать все равно упорствует: «Ты кончал бы, сынок, со своим занятием: найдутся и посильнее тебя, бока-то обломают». «Не обломают, вы, мама, насчет этого не волнуйтесь!» — успокаивает он.

Журнал "Юность" № 5 май 1974 г.

 

Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области

Похожие новости:


Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Каталог статей, Мои статьи | Просмотров: 2736 | Автор: JohnGonzo | Дата: 27-11-2011, 07:18 | Комментариев (0) |
Информация
Комментировать статьи на нашем сайте возможно только в течении 1 дней со дня публикации.