«ИЛ-62» совершает свой рейс Москва—Токио без посадки. Запертый в нем, летящий навстречу времени пассажир теряет представление о привычных вещах: когда завтрак, а когда ужин, когда утро, а когда вечер. Поэтому Алхимов пытался просто уснуть и не просыпаться до посадки.
Но вскоре, поняв, что не заснет, погрузился и свои мысли. Они не были радостными. Предстоял трудный исполком. Алхимов понимал: его необдуманные действия — эти письма, которые он разослал, послужат предлогом для Рота, Лундквиста, а возможно, и некоторых других, чтобы дать ему бой. Президент снова
поднимет вопрос о Кубке. А может, и о ЮАР, кто знает, ведь до решения конгресса исполком имеет право менять свои собственные решения.
Беспокоила Алхимова и советская команда. Отсутствие в ней дисквалифицированного Родимцева и еще одного фольклориста, верного кандидата на золотую медаль, заболевшего буквально накануне отъезда, могло повлиять на результаты сборной.
В личной жизни тоже все складывалось как-то нерадостно. Тамара, по заведенной традиции, отвезла его на аэродром.
Она была молчалива. Попытки Алхимова шутить, втянуть ее в разговор разбивались об это сосредоточенное молчание.
Уже подъезжая к Шереметьеву, Тамара наконец спросила:
— Когда ты должен вернуться?
— Я же говорил тебе— в первых числах. А что?
— Да нет, ничего...
— Это лето будет посвободней, Тома. В институте у меня сейчас очень сильный заместитель. Он
потянет всю внеклассную работу, лагерь. Следующий исполком только осенью. Так что, я думаю, мы сможем поехать отдохнуть. В Прибалтику, как тогда. А?
— В Прибалтику? — Тамара иронически улыбнулась.— Как тогда? Как тогда мы уже не поедем, мы можем поехать только как теперь. А это не одно и то же. И потом, ты убежден, что смогу я?
— Но тебе же легче взять отпуск летом. Что тебе мешает?
— Конечно! Мне легче, мне всегда легче! Мои дела — так, пустяки! Это твои важные, необходимые, неотменимые. Но — вот удача! Иногда, изредка в них может оказаться просвет — не наверняка, разумеется, но может,— и тогда «фью-фью, к ноге!», Тамара все бросает, мчится со всех ног и, осчастливленная, убывает со своим повелителем в Прибалтику!
Тамара не смотрела ему в лицо, а внимательно следила за дорогой, и оттого ее слова казались еще
злее.
— Перестань, Тамара! Смешной разговор.
Он начал сердиться. В конце концов, он загружен работой по горло, естественно, что общественное,
государственное дело он ставит на первый план, а личное на второй. Конечно, у женщин к этим вопросам свой подход, но Тамара — с ее умом, сама занятая серьезным делом,— почему же не понимает его?
— Да, ты прав, смешной разговор,— сказала она неожиданно спокойно.— А главное, бесполезный. Ну, мы приехали...
— Тамара...
— Не надо, Сережа. Счастливого пути.— Она наклонилась к нему, поцеловала. Но из машины не
вышла.
Он вылез, забрал с заднего сиденья чемодан, помахал ей рукой...
Воспоминание об этом не улучшило его настроения, но как-то быстро исчезло, снова уступив место мыслям о предстоящем исполкоме.
Прилетев, Алхимов решил брать быка за рога и первым делом отправился к Лусаку. Однако в холле его перехватил Габерман, как всегда румяный и улыбающийся. Его сопровождала Наташа. Алхимову показалось, что Наташа выглядит усталой и печальной, ее круглые щеки были бледны, русые волосы не блестели.
Увидев Алхимова, Габерман заулыбался еще шире,
— Наташа,— сказал Алхимов после традиционных приветствий,— спросите господина Габермана, известно ли ему что-нибудь о письме Рота мне. Выяснилось, что неизвестно. Тогда Алхимов подробно рассказал о том, что сделал за это время как председатель комиссии пропаганды, о разосланных им письмах и о том, как отнесся к этому Рот. Он хотел знать мнение Габермана.
Лицо немца приняло огорченное выражение. Габерман не любил щекотливых ситуаций. Некоторое время он молчал.
Наконец Габерман заговорил, Наташа синхронно переводила.
— Конечно, может, и стоило подождать с письмами, господин Алхимов. Наш президент, а особенно генеральный секретарь очень щепетильны, когда речь идет о прерогативах исполкома. Но я не вижу
ничего криминального. В конце концов вы же не давали приказов. И потом, никаких финансовых уронов АЛФИ в результате ваших действий не несет.— Для казначея Габермана, видимо, это было главным.— Наоборот, ее имущество может возрасти.
Такова моя точка зрения.
Алхимов поблагодарил и поспешил к Лусаку.
— А, преступник Алхимов! — вскричал Лусак.— Посягатель на президентскую корону! Я все знаю, вы совершили чудовищное преступление — Рот уже звонил мне в Париж. На заседании Рот поднимет шум, формально он прав. Кроме того, представит дело так, что вы хотели наплевать на весь исполком. Поспишил и Дончев пусть поддержат вас на исполкоме. Я тоже поддержу: этому... Роту надо дать по рукам. Теперь вы видите, что Рота пора заменить?
— Наверное,— задумчиво сказал Алхимов.— Спасибо, во всяком случае, за поддержку.
— Его надо заменить,— настойчиво повторил Лусак.— Президентом должен быть человек широких взглядов... Не сомневаюсь,— он подмигнул Алхимову,— новый президент с вами прекрасно сработается.
Алхимов улыбнулся и еще раз поблагодарил Лусака.
Теперь к Гарсиа.
Испанец радостно встретил его. Тут же бросил важное дело — развешивал дюжину костюмов и галстуков, которые неизменно привозил с собой в огромных, дорогой кожи чемоданах. Гарсиа был тщательно набриолинен, в номере чувствовался аромат дорогого одеколона. Он покопался в чемодане и торжественно вручил Алхимову подарок — бронзовый барельеф борца на подставке, покрытой красным бархатом. На пластинке была выгравирована фамилия Алхимова.
Гарсиа быстро и точно изложил свою мысль, после того как выслушал Алхимова. Умный, энергичный,
предприимчивый юрист, он сделал блестящую карьеру как раз благодаря своей работоспособности и умению глубоко проникать в суть явлений.
— Нас всех заботит наш спорт,— сказал он.— Вы сделали доброе дело именно с этой целью. Возможно, и нарушили при этом какой-то юридический параграф. Но если полезное дело вступает в противоречие с параграфом — значит, надо менять параграф. Я хочу вам сказать, господин Алхимов, что давно пора, на мой взгляд, дать большую свободу председателям комиссий. И, как председатель юридической комиссии, я подготовил кое-какие предложения. Как вы на это смотрите?
— Я всегда за демократизацию спортивного движения,— ответил Алхимов.— Расширение прав комиссий — тоже демократизация. Так что я — за.
— Очень рад.— Гарсиа похлопал Алхимова по плечу. — Значит, в этом деле мы союзники. Сейчас президент АЛФИ по уставу — безотносительно, Рот это или кто-то другой,— подлинный диктатор. Я против диктатуры. Может, потому, что я испанец? — Подмигнув, он весело рассмеялся.
Настроение Алхимова заметно поднялось, он чувствовал себя увереннее. Следующий визит был к
Поспишилу.
Увидев входящего Алхимова, Поспишил приветственно помахал рукой и, открыв холодильник, вынул несколько банок пива. Алхимов пить отказался.
— Нет, японско пивочко не чешско...— Осушив одну банку, Поспишил поморщился.— Зачем письма рассылал? На исполкоме большой будет спор. Большой.
Алхимов изложил ему свои переговоры с Габерманом, Лусаком, Гарсиа.
— Тогда хорошо,— решил Поспишил,— тогда нас много. Я говорил с Бутака. Он сильно сердит: Рот болтает много, делает мало. Только обещает, обещает. Рот к тому же расист. Поэтому Бутака тебя тоже поддержит.
Поспишил залпом осушил еще одну банку и неодобрительно пожевал толстыми губами.
В это время мелодично зазвонил телефон.
— Хэлло! — сказал Поспишил, сняв трубку, и удивленно вскинул брови: — Тебя. Женщина...
Алхимов взял трубку.
— Извините, господин Алхимов. Это Наташа. Я в холле возле портье. Когда освободитесь, может
быть, подойдете ко мне? Есть для вас приятные известия.— И она повесила трубку.
— Это Наташа? — спросил Поспишил.— Она странная. Влюбилась в тебя.
— Ну уж! — отмахнулся Алхимов.
— Влюбилась,— убежденно повторил Поспишил.— Но она странная. Ты ей не доверяй.
— Что значит — не доверяй? — Алхимов пожал плечами.— Она мне не жена, не друг, не секретарь.
В чем доверять-то?
Попрощавшись, Алхимов спустился вниз.
Наташа сидела, провалившись в подушки мягкого дивана, закинув ногу на ногу, и курила. У нее был усталый взгляд, но круглые щеки порозовели, возможно, от косметики, волосы она заплела в косу, уложенную на затылке.
— Рад вас видеть, Наташа. Как вы нашли меня у Поспишила? Следите за мной? — Он улыбнулся.— Ну ладно. Что за
приятные новости вы хотели мне сообщить? — Алхимову почему-то вдруг стало жалко ее, и он захотел сделать ей приятное.— Давно не видел вас, соскучился.
На мгновение в ее серых глазах засверкал огонек, она с улыбкой повернулась к нему. Но тут же огонек погас, лицо приняло прежнее усталое выражение.
— Я слышала, как господин Габерман звонил господину Лундквисту и сказал ему, что считает нежелательной дискуссию о каких-то письмах, которые вы писали.
— Да? — Алхимов оживился.— И что же Лундквист?
— Он, наверное, другого мнения... Спорили долго. Мне кажется, Габерман уговорил господина
Лундкписта.
— Ну что ж, Наташа, это действительно приятная новость. Вы прямо мой тайный агент. Мата Хари. Буду оплачивать вашу деятельность в шоколадных рублях.— Он снова улыбнулся.
— Мата Хари? — Наташа печально покачала головой.— Я читала про нее. Нет, я просто дура. Очень крупная дура. А вот кончу, как она.
— Слушайте, Наташа.— Алхимов нахмурился.— Почему вы все время болтаете ерунду? Что вы каркаете на свою судьбу? — Он нарочно говорил резко.— Вы изменились. Я вас знаю уже много времени, вы стали какой-то мрачной, грустной. Или это только, когда мы видимся?
— Да, только тогда я такая, как сейчас.— Наташа подняла голову, она смотрела на него с вызовом.— А без вас еще мрачнее. В десять раз. Вы даже не знаете, как я живу. Как горько мне.— Она снова опустила глаза.— Мне горько жить. Сергей Сергеевич,— продолжала она почти шепотом,— вы ведь хорошо понимаете, как я к вам чувствую... Вы все понимаете. И я не хочу, чтоб у вас случилось плохо. Я хочу вам счастья. А так получается...
— Как получается? — Алхимов наклонился к ней, взял ее теплую, влажную руку, его охватила непонятная тревога.— Ну в чем дело, Наташа? Что вас мучает?
В глазах ее стояли слезы, губы как-то сразу вспухли.
— Не надо, Сергей Сергеевич, все это бесполезно, Вы только знайте, я никогда не сделаю вам
плохо!..
Она поднялась и чуть не бегом направилась к лифту.
Как и предполагалось, исполком проходил, по выражению Поспишила, «то есть очень оживленно». Первым шел вопрос
о континентальном Кубке. Рот выступил с горячей речью в защиту своей идеи, его поддержал Лундквист. Затем слово взял Холмер. Он читал текст, явно заранее для него написанный. Дельфорж тоже высказался за континентальный Кубок. Мексиканец Рамирес, который почти никогда не бывал на исполкомах, а если бывал, то молчал,
вдруг произнес довольно демагогическую речь об ущемлении интересов других континентов, о борцовских «сверхдержавах» и т. д.
Возражали Алхимов, Дончев, Поспишил. С ними согласились Лусак, Габерман и Гарсиа. И тогда Рот неожиданно предложил голосовать. За континентальную формулу Кубка проголосовали семь членов исполкома, против — шесть, двое воздержались. Рот не мог скрыть торжества.
— Итак, господа, мы выносим на монреальский конгресс предложение исполкома о проведении
ежегодного Кубка АЛФИ, который будет разыгрываться между командами четырех континентов. Пока четырех,— добавил он,— в дальнейшем к ним, надеюсь, присоединится и Австралия. Переходим к следующему пункту повестки дня — планы комиссий. Прошу вас, господин Арипинар,— техническая комиссия.
Алхимов не слушал. Он знал, что Арипинар пробормочет по бумажке то, что написал для него
секретарь комиссии. Потом выступят председатели тренерской, медицинской комиссий, казначей. А под конец дойдет очередь и до него, Алхимова: «Каковы планы новой комиссии пропаганды и, кстати, что себе позволяет председатель этой комиссии!». Вот тут-то все и начнется.
Один минус в свой актив он уже может засчитать: исполком — а значит, и он. Алхимов,— принял решение о континентальной формуле Кубка. Так оно и будет представлено конгрессу. Вот и вышло. Алхимов против Алхимова! Интересно получается! И тогда воевать против этого решения будет уже не он, а советский делегат на конгрессе. А Алхимов будет сидеть, набрав в рот воды, своим молчанием поддерживая то самое решение, против которого боролся все это время. Но почему, собственно! Почему он не может встать и высказать свое мнение? Надо поговорить с Гарсиа: есть такая статья устава, по которой член исполкома, оставшийся
в меньшинстве, не имеет права отстаивать свою точку зрения на конгрессе? Да, но если он будет выступать
против Кубка, несмотря на решение большинства исполкома, то Рот имеет право выступить прогни решения об исключении ЮАР. Ситуация-то аналогичная...
Как же быть? С кем посоветоваться? Как тяжело порой принимать решение в одиночку. Принимать и не иметь право ошибиться.
Он настолько углубился в свои мысли, что не сразу услышал, когда президент назвал его фамилию.
— Итак, слово председателю комиссии пропаганды господину Алхимову. Ее планы нас особенно
интересуют, так как комиссия новая, начинает работать, так сказать, на ровном месте... Как вы все
знаете,— словно между прочим напомнил Рот,— все планы и действия комиссий подлежат утверждению исполкомом и лишь после этого приобретают законную силу. Мы с нетерпением ждем сообщения господина Алхимова, в котором, я не сомневаюсь, содержится много полезного и интересного. Алхимов встал.
— Господин президент, господа,— начал он.— Прежде всего, разрешите предложить на ваше рассмотрение структуру и план деятельности комиссии, как я их себе представляю. Считаю нужным добавить, что некоторые шаги по осуществлению плана я уже предпринял, поскольку не сомневался, что они будут одобрены исполкомом и президентом.
Я уверен, что выигрыш во времени здесь значительно важней, чем пустая формальность.
Алхимов подробно изложил свои соображения и планы.
— Кто хочет высказаться, у кого есть вопросы? — спросил Рот, когда Алхимов сел.
Первым в атаку ринулся Лундквист.
— Думается, мы все можем поздравить нового председателя комиссии с той большой работой, которую он уже осуществил. Однако меня смущает одно обстоятельство, названное господином Алхимовым — на мой взгляд, неправомерно — пустыми формальностями. Мы-то здесь все прекрасно понимаем, но во многих национальных федерациях, привыкших к определенной
системе работы АЛФИ, получение писем, пожеланий и запросов непосредственно от председателя комиссии, минуя президента, может создать неправильное впечатление о некоем
особом положении комиссии. Не люблю произносить громких слов, и господин Алхимов знает, как я уважаю его, но, видимо, независимо от его воли здесь имеет место подрыв авторитета исполкома.
Те же доводы, но более резким тоном, повторили и Холмер, и Арипинар, и Дельфорж.
Тогда слово взял Гарсиа.
— Возможно, инициатива господина Алхимова была не из самых удачных,— сказал он,— но она
натолкнула меня на мысль, что наш устав несовершенен. Если уж мы, и я хочу подчеркнуть большую роль президента в этом,— поклон в сторону Рота,— создали комиссии, то надо всемерно помогать им в работе. Такую помощь, в частности, я вижу в предоставлении комиссиям больших прав. Ведь их возглавляют авторитетные члены исполкома, в комиссии входят ведущие специалисты. Зачем же стеснять их инициативу? Как президент юридической комиссии, я выношу на исполком предложение по изменению устава, чтобы предоставить комиссиям более широкие права и полномочия. Кроме того, предлагаю создать финансовую комиссию, подчинив ее казначею.
Выступление Гарсиа сразу изменило положение. Теперь Рот уже не думал о нападении, впору было обороняться. Из-за предложения Гарсиа он сразу терял двух союзников — Арипинара и Дельфоржа. Будучи сами председателями комиссий, они, естественно, готовы были поддержать любое предложение, расширяющее их трава, не говоря уж о Габермане, который получал в свое ведение новую комиссию.
Что же касается Лусака, то он на этот раз молчал. Он бы рад был нанести удар Роту, но, надеясь сам стать президентом, не очень-то стремился к усилению комиссий за счет президентских прав.
После долгих споров
предложение Гарсиа было передано членам исполкома на изучение. Решение отложили до следующего заседания, которое должно было состояться в Москве. В этой ситуации осуждать Алхимова за его злополучные письма становилось для Рота бессмысленным. Он скороговоркой поздравил председателя комиссии пропаганды и предложил утвердить его сообщение, что и было сделано.
Тем временем на первенстве мира шли соревнования.
Ход чемпионата складывался для советских спортсменов неплохо. Несмотря на отсутствие двух
лидеров, а быть может, именно поэтому, борцы, в том числе двое-трое новичков сборной, сражались на редкость самоотверженно и пока имели все шансы на первое место. Главными соперниками, как выяснилось, оказались испанцы.
Во время схватки между испанскими и японскими средневесами произошел неприятный инцидент. Оба набрали по равному количеству технических очков, оба имели по два предупреждения. Все явно шло к ничьей. В этом случае испанский борец имел возможность выйти в полуфинал, если б победил в утешительной встрече. Его победа там не вызывала сомнений. В случае же проигрыша испанец выбывал из дальнейших соревнований, серьезно снизив шансы своей команды. Советская сборная могла заранее праздновать победу.
Зал, затаив дыхание, следил за борцами. До конца оставалось двенадцать секунд, когда советский
арбитр остановил схватку и объявил испанскому борцу третье предупреждение за пассивность.
Зал взорвался аплодисментами, приветствуя победу своего спортсмена. Японец запрыгал от радости, бросился обнимать тренера. Испанец некоторое время в недоумении оглядывался, он не мог понять, что произошло. Наконец бросился что-то яростно доказывать арбитру, прибежал тренер, руководитель испанской делегации: с расстроенным лицом по ступеням быстро спускался Гарсиа. Руководитель ковра— румын — отбивался, как мог, от наседавших на него испанцев, показывал в сторону советского арбитра. Судейский столик плотным кольцом обступили японские тренеры и, руководители. Фоторепортеры, толкая друг друга, щелкали затворами.
Внизу у ковра возникли Лундквист, работники оргкомитета. Они быстро восстановили порядок.
Соревнования продолжались.
Через
некоторое время в ложе исполкома появился растерянный Арипинар, обычно проводивший
время в специально отведенном для начальства буфете.
— Испанцы подали протест,— жалобным голосом сообщил он,— теперь придется собирать апелляционное жюри.
— Так собирайте, черт возьми! — огрызнулся Рот.
Апелляционное жюри, в которое входили Арипинар, Лусак, Холмер, Алхимов и Шибата, собралось в комнате для совещаний. Поскольку один из борцов был японцем, Шибату заменил запасной член жюри иранец Тахтари.
Первым вызвали руководителя ковра. Румын, вытирая платком вспотевшую лысину, начал оправдываться:
— Я не видел, я в этот момент отходил...
— А другие судьи? — спросил Арипинар.
— Какое это имеет значение?— махнул рукой руководитель ковра.— Было же правило, что последнее предупреждение можно объявлять только с согласия большинства судейской бригады. Отменили! Дали всю власть арбитру, как в дзю-до. Вот вам и результат.
Двое других судей разошлись во мнениях. Один без особой уверенности сказал, что можно было
дать предупреждение, другой, что, пожалуй, давать не следовало.
Арбитр категорически настаивал на своем.
Алхимов хорошо знал этого молодого, способного судью, впервые допущенного к первенству
мира. Он редко ошибался, но имел один недостаток: совершив ошибку, упрямо настаивал на своем.
А между тем Алхимов был убежден, что оснований для предупреждения испанскому борцу не было. Во всяком случае, не больше, чем японскому.
Когда члены жюри остались одни, Арипинар сказал:
— Прошу высказываться. Я лично считаю, что арбитр ошибся. Была ничья. Протест испанской делегации надо удовлетворить.
Лусак, сидевший рядом с Алхимовым, подтолкнул его в бок и прошептал: «Получайте еще один
подарок, Алхимов, на этот раз золотой»,— и громко произнес:
— А мне думается, протест нельзя удовлетворить... у нас уже давно нет протестов. Теперь снова создадим прецедент, и начнут нас заваливать этими кляузами! К тому же оба участника особенной борьбы не показали.
— Я тоже так считаю,— поддержал Тахтари,— и потом, мы все-таки в Японии. Вы же видели,
как зал встретил
решение арбитра. Что же мы сейчас объявим этим пятнадцати тысячам японских
болельщиков, что лишаем победы их борца? Да нас на части разорвут!
— Странная аргументация,— проворчал Холмер,— а если б не японец, а швед или перуанец, так
можно и перерешить? И потом, здесь зрители умеют себя вести. Протест следует отклонить.
— Ну что же,— сказал Арипинар, вставая, — тогда картина ясная.— Он даже не взглянул в сторону Алхимова,— Большинством голосов протест отклонен. Схватку выиграл японец.
— Большинством голосов,— спокойно сказал Алхимов, — протест удовлетворен. Ничья.
Все присутствующие с изумлением уставились на Алхимова.
— Я вас правильно понял? — переспросил Арипинар.— Вы поддерживаете протест испанцев на решение вашего арбитра?
— Это не мой арбитр, господин Арипинар, а советский арбитр. Я же сейчас член международного
апелляционного жюри. Арбитр совершил ошибку: оснований для предупреждения испанскому борцу не было. Уж если предупреждать, так следовало обоих. Повторяю, я за удовлетворение протеста.
Некоторое время царило молчание, потом так же молча члены жюри покинули комнату.
Когда Алхимов вернулся в ложу, к нему торопливо подсел Гарсиа. Он схватил руку Алхимова и
долго тряс ее.
— Я этого не забуду, господин Алхимов, не забуду! Вы честный человек, вы очень честный, замечательный человек!
— Да нет,— улыбнулся Алхимов,— человек как человек. Просто неплохой, наверное, специалист.
И потом, внимательно следил за схваткой.
— Но ведь поражение нашего борца,— уже спокойней продолжал Гарема, с любопытством глядя
на Алхимова,— по существу, предопределяло командную победу ваших борцов!
— Дорогой Гарсиа.— Алхимов похлопал испанца по руке.— Наши борцы не нуждаются в таких методах, чтобы добиться победы. Поверьте, они и без того ее завоюют.
Соревнования продолжались, но Алхиллов погрузился в свои мысли. Правильно ли он поступил?
Опять «Алхимов против Алхимова»? Эти вот ребята с советским гербом на груди... Кто-кто, а Алхимов то знал, чего стоила им подготовка к такому соревнованию. Вправе ли он был, раз уж так сложилось, лишать их дополнительного шанса на победу? Ведь не он, в конце концов, объявил предупреждение испанцу. Честно говоря, тот его и заслуживал.
Да, спорил Алхимов сам с собой, но и японец заслуживал предупреждения. Ну, а если б не советский
арбитр так поступил и не испанцу, представителю главной соперничающей команды, засчитали поражение, стал бы он возражать? Не жест ли это? Не потому ли он так поступил, что в противном случае мог вызвать неприязнь у других членов исполкома? Нет, твердо говорил он себе, я высказал то решение, которое считаю единственно правильным. Все остальное не имеет значения. И меня должны понять в команде.
Алхимов твердым шагом направился к раздевалкам, подошел к двери, на которой был приклеен
маленький советский флажок, и решительно отворил ее.
Почти вся команда была в сборе, руководитель делегации проводил, видимо, собрание. На скамеечке сидели и советские судьи.
На минуту воцарилась тишина. Тогда со своего места поднялся Немсадзе, подошел к Алхимову и
молча пожал ему руку.
— Товарищ Алхимов,— сказал руководитель делегации,— вы вовремя. Мы, конечно, не имеем права ни обсуждать вас, ни указывать вам. У вас есть президиум федерации, Спорткомитет, вы здесь официально являетесь не представителем нашей страны, а членом международной организации. Но мы все здесь товарищи, советские люди и вправе откровенно высказать мнение о любом из нас. Так вот я хочу вам сообщить, что ни один человек, включая и арбитра,— руководитель делегации кивнул в его сторону — вас не осудил. Кое-кто считает, что арбитр прав, другие, что неправ. Это технический вопрос. Вам, вероятно, казалось, что предупреждение давать не следовало. Это ваша точка зрения, и никто здесь, обсуждая эту проблему, не считает возможным предполагать какие-либо иные обстоятельства, кроме чисто спортивных. Команда
наша выиграет. Мы здесь так решили,— он улыбнулся,— а раз решили, то и будет.
Возвращаясь в отель, Алхимов испытывал радостное чувство: значит, он прав. Он не ошибся в ребятах, как и они не ошиблись в нем. Позднее он заметил, что отношение многих людей — членов исполкома, комиссий, тренеров, судей из разных стран — к нему изменилось, словно
что-то открыли в нем, словно по-иному стали смотреть на него: с возросшим уважением, доверием, а некоторые с нескрываемым восхищением. И это заставило
о многом задуматься. О том в первую очередь, что надо всегда быть непримиримо честным, бескомпромиссным с самим собой.
Конечно, каждый знает, что надо быть таким, но ах как же это трудно...
На заключительном заседании исполкома Бутака высказал президенту упрек в том, что помощь
АЛФИ развивающимся африканским странам в основном ограничивается разговорами. Его поддержали Шибата и Дончев. Потом выступил Алхимов.
— Господин президент, мне кажется, наши коллеги правы, ведь африканский континент — неисчерпаемый резерв для фольклорной борьбы. Там есть страны, где эта борьба имеет вековые, чтоб не сказать тысячелетние, традиции. Мы не можем стоять в стороне. Мы должны помочь.
— Вот что, господин Алхимов,— неожиданно предложил Рот,— давайте создадим временную комиссию, пусть она подготовит конкретные предложения. Председателем комиссии предлагаю назначить вас. Совершите поездку по нескольким африканским странам — вместе с господином Бутака, разумеется, за счет АЛФИ. Посмотрите и составьте проект плана помощи.
Алхимов не успел опомниться, как исполком проголосовал за предложение.
Позже к нему подошел Поспишил.
— Плохо согласился. Провокация.
— Какая провокация? — не понял Алхимов.
— Рот как думает? Тебе поручили «изучение вопроса», значит, поедешь в Африку, тебя все увидят — приехал советский человек изучать, чтобы помогать. Вернешься. Доложишь. Рот положит дело в большой ящик, так у вас говорят? Или в длинный ящик... Результатов не будет, а валить все станут на тебя. Понятие помощи у африканцев будет связано с тобой, а ты — пшик! Вот тебя и дискредитировали! Ясно?
— Ясно,— задумчиво произнес Алхимов,— но можно исправить дело.
— Как? — спросил Поспишил.
— Добиться, чтобы исполком по-настоящему помог. Тогда все будет в порядке.
— Ну что ж, только нелегко будет добиться этого от Рота.
— Ничего. Добьюсь,— заверил Алхимов.
Ту же мысль, что и Поспишил, высказал Лусак:
— Будьте осторожней,— заметил он,— не случайно Рот засунул вас в эту липовую комиссию. Учтите,
она бесплодна. Так что вы должны этих черных убедить, что ничего для них не делается и не будет, между прочим, делаться не по вашей вине, а по вине Рота.
В тот же день Алхимов потребовал у Рота письменное распоряжение председателю временной
комиссии по изучению вопроса о помощи АЛФИ африканским странам (так теперь звучал его титул) проводить опросы, анкеты, переговоры с африканскими и другими национальными федерациями, но не разрешающее давать какие-либо конкретные обещания до утверждения исполкомом.
Подписывая распоряжение, Рот иронически улыбался: он понимал, что во время поездки по африканским странам Алхимов не удержится от обещаний, а вот даст ли ему исполком возможность их выполнить, будет видно...
На пункт, позволяющий Алхимову вести от имени АЛФИ переговоры с любыми национальными федерациями, Рот не обратил внимания.
Алхимов возвращался в Москву с хорошим настроением. Команда все же заняла первое место,
оторвавшись от испанцев на четыре очка. Авторитет председателя комиссии пропаганды из-за этого столь незначительного вроде бы эпизода с жюри сильно вырос, Алхимов приобрел много друзей и сторонников.
...Выйдя в зал для встречающих, он весело огляделся, ища глазами Тамару. Сейчас все расскажет
ей, поделится удачами.
Но где же она? Алхимов нахмурился. Он поискал знакомый «Москвич», вновь и вновь прошелся по длинному холлу Шереметьевского аэропорта, наконец позвонил ей домой из автомата. Тамары не было, номер ее не отвечал.
Такое случалось впервые за время их знакомства. Алхимов дождался на остановке такси и поехал
в город. Хорошее настроение его улетучилось без остатка.
Журнал «Юность» № 11 ноябрь 1976 г.