RSS

Информационный сайт JohnnyBeGood

{mainv}
Глава VIII в Москве
Машина Тамары стояла у подъезда аэровокзала. Алхимов торопливо перебежал тротуар и забрался в машину.
— Ну, как? — спросила Тамара, включая зажигание.
Алхимов подробно рассказал о том, что произошло за эти дни.
У них была такая привычка: не виделись ли они день или неделю — подробно докладывали друг другу обо всем.
«Эдакие устные дневники»,— шутила Тамара. Алхимов ценил, что она искренне интересовалась его делами, переживала, возмущалась, радовалась, огорчалась.
А вот ее дела интересовали его значительно меньше, и он делал над собой усилие, чтобы внимательно слушать ее рассказы. Пока что ему удавалось обмануть ее — она ничего не замечала. Вот и сейчас, выслушав и прокомментировав его рассказ, она сама с увлечением повествовала о какой-то своей работе в лаборатории.
Он вдумчиво кивал головой, цокал языком, иногда прерывал вопросом или возгласом, а сам, полностью отключившись, думал совсем о другом.
— ...Ага,— услышал он ее голос, пробившийся сквозь его мысли,— теперь ты внимательно слушаешь, теперь ты заинтересовался. Да! Вот так!
— Что так? — растерянно спросил Алхимов.
— Ах, ты-таки ничего не слышал,— Тамара метнула на него быстрый взгляд.— Что ж повторяю — я уезжаю.
— Уезжаешь?
— Слушай, Сережа, я не выношу, когда у дорогого мне человека глупый вид. Как у тебя сейчас.
Я же сказала тебе и повторяю — мне предложили очень интересное, а главное — перспективное место в Сибирском академгородке. И я уезжаю туда совсем.
— Ты что, с ума сошла?! — вскричал Алхимов.
— Почему? — Тамара говорила деловито, не отрывая взгляда от вечерней улицы. Она хорошо водила машину, быстро, но внимательно и осторожно.
— Я делаю тебе другое предложение — выходи за меня замуж.— Он сказал это так спокойно, словно предложил вместо цирка поехать в театр.
— Надо подумать,— так же серьезно ответила Тамара, продолжая внимательно следить за дорогой,— выбрать, что перспективнее.
Теперь в ее голосе звучала откровенная ирония.
— Мы не поедем в цирк, мы поедем к тебе,— потребовал он.— Поворачивай!
— Уже повернула,— сказала она тихо.
Они приехали к ней, поднялись в квартиру, сняли пальто. И за все время не произнесли ни слова.
Продолжая молчать, прошли в комнату. Тамара накрыла стол, принесла чайник. Но за стол так
и не сели. Тамара опустилась в кресло, устремила задумчивый взгляд в беззвучно полыхавший электрический камин, не оборачиваясь, пошарила по стене рукой, включила магнитофон, погасила верхний свет. И так в полумраке большой комнаты, освещенной лишь алыми всполохами камина, они надолго застыли, погруженные каждый в свои мысли.
Внезапно Тамара стремительно выпрямилась, встала, сделала музыку громче.
Она подошла к Алхимову и заговорила, как всегда негромко, деловито.
— Вот что, Сергей, я подумала над твоим предложением. И решила подождать. Не спорь! Пока
подождать. Ты еще не созрел его делать, а я принимать. Мы оба еще не созрели. Давай подождем.
Нам и сейчас неплохо, да? Когда-нибудь, может быть, скоро, вернемся к этому разговору. Если тебе трудно, я сама это сделаю. Договорились?
— А как же Академгородок? Или ты все приду
мала?
— Я не придумала, Сергей. Это правда.
— Ты должна отказаться!
— Я сразу отказалась.— Она невесело улыбнулась.— Неужели ты думаешь, что если б я согласилась, то стала бы советоваться? Я бы просто уехала...
Он подошел к ней, обнял за плечи...
Вскоре он уехал в командировку в Ленинград.
Вернулся Алхимов через два дня.
«Красная стрела» приходила все-таки довольно рано. Тамарин «Москвич», разумеется, ждал на привокзальной площади. Как всегда, Тамара отвезла Алхимова домой.
— У нас сегодня собрание,— сказала она, прощаясь,— так что вряд ли увидимся, но я позвоню.
Ты ведь будешь дома?
Алхимов действительно собирался провести этот день дома и уже предвкушал, как займется делом, которое его сейчас очень увлекало. Он работал над новым спортивным словарем. Работал, к сожалению, лишь урывками: свободного времени оставалось все меньше. Он отчаянно боролся за это свободное время, урывал от сна, отказывался от рецензий и мелких статей, уплотнял, как мог, рабочий день... а времени становилось все меньше.
— Изводишь ты себя, сынок,— неодобрительно качала головой Евгения Ивановна,— выбери главное и занимайся, а все остальное — прочь.
— Эх, мама,— вздыхал Алхимов,— если бы всегда знать, что главное... Да и главных-то много. Ничего, мы сдюжим! Верно?
— Верно, верно,— соглашалась Евгения Ивановна, но в голосе ее уверенности не было.
Приняв душ, позавтракав. Алхимов с наслаждением уселся за письменный стол и погрузился в работу.
— Меня нет. Только если Тамара,— попросил он мать, указывая на телефон.
Время близилось к обеду, когда Евгения Ивановна, приоткрыв дверь, негромко сказала:
— Тебя женщина, по-моему, Тамара.
Это была единственная форма неодобрения, которую мать позволяла себе в отношении Тамары. Когда та звонила и говорила: «Здравствуйте. Сережу, пожалуйста»,— Евгения Ивановна сухо отвечала на приветствие и звала сына: «Тебя женщина, по-моему, Тамара»,— подчеркивая тем самым, что Тамара не более, чем любая другая женщина, которая может ему звонить. Иногда она даже ошибалась — звонила вовсе не Тамара, а кто-то другой, и Алхимов так никогда и не мог понять, действительно ли она спутала или хотела показать, что Тамарин голос ей не очень-то знаком.
Идя к телефону, Алхимов недовольно поморщился. В конце концов, Тамара отлично знала его планы на сегодня, свидание им не предстояло, так чего звонить? Однако он сдержался и, взяв трубку, спросил ласково:
— Я слушаю, Тома. Соскучилась?
— Соскучилась,— услышал он низкий голос,— но я не Тома. Я Наташа. Вы уже забыли, как меня
зовут?
Алхимов не сразу пришел в себя от удивления.
Вот уж кого он меньше всего ожидал услышать!
— Наташа?
— Да. Почему вы удивлены? Я же предупреждала, что приеду.— И вдруг заговорила быстро, словно боясь, что их прервут: — Я завтра уезжаю, Сергей Сергеевич, у меня только этот день. Пожалуйста, увидимся, я вас очень прошу. Пожалуйста. Я уже три дня в Москве, но мне сказали, что вы уехали. Я не телеграфила, хотела делать сюрприз. Пожалуйста!
— Конечно, конечно, Наташа.— Алхимов вздохнул, он понял, что рабочий день не состоится, словарь снова в сторону. Но не мог же он Наташе, прилетевшей впервые в Москву за тридевять земель, отказать в свидании, которое она так просит. И потом... честно говоря, ему совсем не было в тягость это свидание.
— Вы где остановились? — спросил он.
— Мы в отеле «Россия».— Она опять заторопилась.— Мы уже все посмотрели, все примечательности. Все видели. Я хочу просто повидать вас. Не надо мне ничего показывать. Можно мы пойдем пообедать? Потом погуляем? Можно? — Наташа запнулась, но все же нерешительно добавила: — У меня есть свои деньги и...
Алхимов весело рассмеялся:
— Ах, есть? Ну тогда другое дело, тогда можно увидеться, а то я боялся, что мне придется платить за обед. Но раз у вас есть деньги...
Наташа спросила:
— Когда мы можем увидеться?
— Я заеду к вам в гостиницу через час и позвоню снизу. Вы в каком номере?
Наташа назвала номер и добавила:
— Я жду, Сергей Сергеевич. Только, пожалуйста, приезжайте. Вы не обманете?
— У меня нет такой привычки,— он нахмурился,— ждите.
Через час он звонил Наташе из вестибюля гостиницы. А еще через пять минут она выбежала из
лифта и бросилась ему на шею. Алхимов смущенно огляделся. Он не ожидал столь горячих приветствий.
Алхимов не сразу почувствовал какую-то неуловимую перемену в ее облике. Наконец сообразил.
Он привык воспринимать Наташу юной девушкой, без косметики на лице, с безыскусной прической. А сейчас перед ним стояла красивая молодая женщина, с небрежной лишь на первый взгляд, а в действительности тщательно продуманной прической, с чуть тронутыми синевой веками и ресницами. И веяло от нее зрелой волнующей женственностью.
Наташа слегка покраснела под его внимательным взглядом.
— Пошли,— сказала она и взяла его под руку.
За обедом Алхимов поинтересовался, что она будет пить. Наташа спросила:
— А что любят русские?
— Русские любят Россию, а вот что любите вы?
— А я люблю русских,— ответила Наташа и с вызовом посмотрела на него.
Алхимов смутно припомнил, что когда-то уже был подобный разговор. Его начала раздражать несколько искусственная, как ему показалось, преувеличенная веселость Наташи, будто она выполняла заранее намеченную программу, с предусмотренными шутками, смехом, репликами, даже жестами и взглядами. Впрочем, это было вполне объяснимо: она впервые в России, с человеком, который ей нравится (смешно закрывать на это глаза), впервые она с ним не в роли девочки-переводчицы, а в качестве приглашенной им дамы, за которой не грех и поухаживать.
Наташа рассказала ему, что приехала по «туру» — четыре дня в Ленинграде, четыре в Москве — и ужасно жалко, что он только сегодня вернулся, у них всего один этот день и — она замялась — вечер. При этом Наташа бросила на него многозначительный взгляд, заставивший Алхимова задуматься.
Она бегло перечислила все, что успела повидать в Ленинграде за четыре и в Москве за три дня (иные ленинградцы и москвичи успевают увидеть столько за всю жизнь), очень подробно изложила, сколько ей стоили различные статьи этой поездки, и снова намекнула, что у нее есть «свои» деньги.
Затем не менее подробно рассказала о работе у господина Габермана.
И все время Алхимова не покидало ощущение, что Наташу совсем не интересует то, о чем она говорит: он чувствовал, что за всем скрыт некий второй смысл.
Закончив долгий обед, они вышли на свежий воздух. То, что они увидели, оказалось неожиданным.
Над Москвой разыгрался обильный снегопад. Вся улица укрылась белым ковром, на котором машины оставляли черный слякотный след. Медленный, мягкий, невесомый снег безостановочно, неслышно опускался с небес, размывая контуры домов, скрывая прохожих...
Наташа замерла, очарованная. Она вдруг перестала болтать и смеяться, притихла и восторженно смотрела, не могла насмотреться.
— Я хочу за город, в лес,— тихо сказала она.— Можно?
Ненадолго она опять превратилась в девочку.
Алхимов медленно повел машину по заснеженным улицам Москвы, выехал на кольцевую дорогу, свернул на неширокое шоссе.
Остановились у березовой рощи и, не заглушив мотора, вышли из машины. Последние лучи холодного зимнего солнца пробили где-то за лесом снежные тучи и пронзили березняк, окрасили его в золотистые, медные, бронзовые тона; протянулись синие тени. Внезапно, как по команде, снег идти перестал, и на несколько минут все засверкало, заискрилось, застыло в сказочной неподвижности. И тогда Наташа, боявшаяся, наверное, словом нарушить чарующую, тугую тишину, неожиданно тихо заплакала.
Она плакала почти беззвучно, лишь изредка негромко шмыгая носом; слезы медленно скатывались по ее побледневшим круглым щекам.
Алхимов не мешал ей плакать. Ему сделалось грустно. Он представил себе Наташину тоску, ее мечты, желания, раздвоенность... А может быть, он ошибался?
— Если б я захотела остаться, я бы могла? — спросила Наташа.
Он понял ее.
— Почему же нет…
— Мне надо было бы просить политического убежища?
Алхимов улыбнулся.
— Да нет, Наташа, не надо, захотели бы — и остались.— Он обнял ее за плечи, и она тяжело прижалась к нему.
— А что б я делала, как жила?
— Как все. Работали бы, наверное, вышли замуж.
— За кого?
Он опять улыбнулся.
— Не знаю, но надеюсь, что за хорошего человека.
— Я ведь никого не знаю здесь... только вас.
— У вас быстро завелись бы и друзья, и подруги, и наверняка поклонники. У такой-то красавицы.
Он посмотрел на нее. В Наташиных зрачках отражались белые березы, белые сугробы, белое небо, оттого, наверное, ее серые глаза казались печальны.
— Мне холодно, поедем? — Наташа зябко поежилась и торопливо направилась к машине.
Они еще некоторое время катались по загородным дорогам, потом по вечерней Москве, полюбовались ее огнями со смотровой площадки на Ленинских горах и наконец отправились в гостиницу.
Алхимов довел ее до дверей номера и хотел попрощаться. Неожиданно Наташа сильным движением потянула его за собой и закрыла дверь. Сбросив на пол шубу, она крепко обняла его.
— Не уходите,— бормотала она,— пожалуйста, не уходите... останьтесь... Ну, останьтесь до завтра.. Я ведь уеду... Мы, может быть, никогда не увидимся... Пожалуйста, останьтесь...
Алхимов с усилием развел ее руки, зажег свет и усадил в кресло.
— Вот что, Наташа, если хотите приехать сюда навсегда, я буду вам другом и во всем помогу. И на исполкомах мы будем встречаться и, конечно же, дружить. Но, хотя вы очаровательная женщина, к которой не может остаться равнодушным ни один мужчина, и я в том числе, никаких иных отношений у нас быть не может. Давайте раз и навсегда поймем это. Договорились?
Наташа сидела в кресле, подобрав ноги, вся сжавшись, и с тоской смотрела на Алхимова.
Когда он замолчал, она спросила вновь:
— Вы не можете остаться?
— Зачем? — спросил Алхимов холодно.
— Вы же понимаете...— Наташа горько улыбнулась.— Вы даже не представляете, что вы делаете,— пробормотала она, словно разговаривала сама с собой,— не представляете. Я умру из-за вас, умру...
Он ехал домой в отвратительном настроении. Какой-то бред! Эта девчонка, приехавшая ради него в Москву... И он тоже хорош! Не пресек все это в самом начале. Не видел он, что ли, не замечал? Ему, видите ли, льстило, приятно было ее внимание, ее детская влюбленность. Стыд! Просто стыд! Девчонка — она и есть девчонка. Да еще впервые здесь, одна.
Казня себя, ругая, испытывая к Наташе тоскливую жалость, ехал Алхимов домой по слякотным улицам. Рано утром его разбудил телефонный звонок.
Стрелки на часах показывали семь.
— Простите, что так рано, Сергей Сергеевич,— услышал он низкий, но ясный и четкий голос Наташи. — Я звоню с аэродрома, уже зовут в самолет. Я хотела попросить у вас прощения за вчерашнее. Вы во всем правы, и вы джентльмен.— Ему показалось, что в голосе ее прозвучала насмешка.— Но вы еще не все знаете. Я ужасная женщина. Подлая. Пожалуйста, Сергей Сергеевич, не перебивайте, я тороплюсь. Простите меня. Придет время, вы поймете, и уж не знаю, тогда простите ли. А сейчас, прошу вас, постарайтесь. Спасибо вам за все. Прощайте.
Алхимов протер глаза, посмотрел в окно, где чернело зимнее утро. Нет, с Наташей не соскучишься, это определенно. Такие, между прочим, и кончают самоубийством. Тьфу, черт, что за дурацкие мысли!
Он вскочил, открыл окно, схватился за гантели...
Тамара позвонила в девять.
— Ты же не хотел вчера выходить. Евгения Ивановна сказала, что тебя вызвали в институт. Случилось что-нибудь? 
Ох, эта мама!
— Да так, чепе местного значения,— пробормотал Алхимов.— Как у тебя-то дела? Сегодня вечером увидимся?
— Конечно.
Тамара, когда у него бывали волнения, заботы, неприятности, действовала на него всегда успокаивающе. Не ахала, не охала, не сюсюкала, была деловитой и бодрой, сразу переводила все из сферы эмоций на рельсы практических действий. Что как раз и требовалось таким людям, как Алхимов. Как хорошо все-таки, что есть у него Тамара!

Журнал «Юность» № 11 ноябрь 1976 г.

Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области

Похожие новости:


Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Каталог статей, Олимпийские беспокойства | Просмотров: 2970 | Автор: JohnGonzo | Дата: 28-01-2012, 10:25 | Комментариев (0) |
Информация
Комментировать статьи на нашем сайте возможно только в течении 1 дней со дня публикации.